почему-то, стоя в коридоре, расспрашивать нас, где и как пассажиры работают, и что они делали за границей. И только потом я понял, что пограничник совершенно пьян. Когда он выбрался из вагона и пошел по замысловатой кривой, я спросил проводника, что это, дескать, с ним?
— Так, завтра — день пограничника, отвечал мне проводник, добавляя: — а послезавтра День таможенника.
Но когда поезд наш поехал менять колесные пары, выяснилось, что пограничник при этом потерял чей-то паспорт. Он, разыскивая владельца, пытался залезать в уже поднятые краном вагоны, вставая на свой пластмассовый портфель. Однако, всё же рухнул вниз, в мазутную лужу. Потом появился и несчастный беспаспортный старичок. Поезд встал на русские колеса, а суета не утихала.
— Эх, — думал я, — это моя Родина. Я приехал.
01 июля 2002
Ну вот и настала полночь. А, поскольку я был вчера связан некими обязательствами, то мне мог поместить нижеследующий текст. Но, зато я буду использовать свойство часовых поясов и округлость земного шара, и удалённость независимой Эстонии.
Итак, я не уверен в существовании Лейбова. Я вот его лично не видел. И не надо мне ничего говорить. Может, мне ещё скажут, что его кто-то видел. Из этого ничего не следует. Не знаю, кого они там видели. Я вот сначала думал, что Лейбов — это такой мужик лысый, с бородой. Я очень долго так думал. Выяснилось, что я тогда принимал за него Вильяма Похлёбкина.
Потом этому двойнику Лейбова засунули в ухо отвёртку, и я понял, что рядом со мной дышит мировой заговор.
Не говоря уж о том, что лет десять назад грохнули одного авторитетного человека. Практически в моём присутствии. За пустяки — он как-то неправильно продал кусочек Западной группы войск. Стоит ли говорить, что его фамилия была Лейбов.
Видимо, настоящий Лейбов путал следы и маскировался. Я видел барышню, что путала Лейбова и Лотмана. Мне пришлось поддерживать с ней беседу полчаса, но я так и не понял, кого она имела в виду. Тот Лейбов, которого я читаю, впрочем, тоже может быть ненастоящим. Я даже не уверен, пройдёт ли он тест Тьюринга.
Может, это потусторонний интеллект вкупе с энциклопедией. Я вот что скажу: Лейбов — это скорее миф, мечта о лучшем. О какой-то правильной жизни. Наверное, это какое-то коллективное бессознательное.
03 июля 2002
История про завтрак с олигархом
Есть у меня в знакомых один олигарх. Человек он нестарый, но уже стал персонажем книг, газетных статей и просто сплетен. Мы как-то с ним столкнулись (буквально на улице) и решили. что нам неплохо бы встретиться.
— Знаешь, — говорю я, — давай вместе позавтракаем. Вечерние встречи — это всегда пьянка, да и ты человек занятой — то к книгоношам тебе нужно на заседание, то на гражданскую панихиду.
Договорились, что я к нему утром заеду, только позвоню предварительно. Я причём знаю, что олигарх мой все свои деньги уже заработал, и посему раньше одиннадцати не поднимается. Бурная ночная жизнь опять же.
— Во сколько звонить? — спрашиваю.
— Звони в девять, — отвечает.
Я подивился, но позвонил-таки. Однако мой знакомец поутру начал говорить со мной женским голосом, да и им-то сообщал, что находится вне какой-то зоны, да и вообще, может быть, выключен из этой жизни.
Вздохнул я, но гордость у бедняка — известное дело, что вода в пустыни. Договорились по новой, олигарх записал мне адрес на бумажке. И вот, на следующий день, сел я на велосипедик и поехал по утреннему городу, заехал за едой всяко разной. Ведь, думаю, питаются олигархи дурно, всё на презентациях тарталетки жуют всухомятку. Лишь иногда наклонится к нему официант с бутылкой и забормочет как киллер: "Бланманже-профитроль шестьдесят девятого года, а, бля?".
Заехал я в магазин, где турок, хлебник аккуратный, в бумажном колпаке не раз. Заехал и к зеленщику в лавку, и двинулся снова — мимо купцов, извозчиков и лимитчиц-охтенок с кувшинами. Дал форы молодому олигарху двадцать минут, чтобы он проснулся.
Приехал на место, позвонил снизу — никого нет. Позвонил снова — опять никого. Огляделся: стреляных гильз на лестнице нету, и что случилось — непонятно. Вдруг, думаю, длинноногая секретарша запуталась ногами в простыне, и они типа заняты, выпутываются.
На меня уже дворник с метлой начал странно смотреть. Когда я ему объяснил — куда, дворник насупился, и клочкастая метла задрожала у него в руке.
Тогда я притворился курьером. Мы закурили с дворником и преломили с ним хлеб. Добрый дворник посоветовал позвонить олигарху. А я человек небогатый, мобильного телефона у меня нет. Оседлал велосипедик и скоро нашёл какой-то заблудившийся телефон с кнопками. Набрал номер.
А, в этих старых телефонах есть такое свойство — они четыре секунды дают возможность поговорить бесплатно. Олигарх сразу смекнул, что лучшая защита — нападение, и ну мне в отведённые четыре секунды гадости говорить.
— Да ты последний факс, Владимир Сергеевич… — произносит он и отключается.
Я ещё позвоню, думаю, может, догадается мне олигарх сказать, стоит мне его под окнами ждать, а он сразу в трубку:
— Да, не ожидал от тебя… — и снова пропадает.
— Эх, разочаровал ты меня… — а сам пыхтит, видать, секретарша крепко застряла.
Подождал я, плюнул, да и поехал восвояси. Поехал по улицам павших, сгоревших и утонувших народных героев, поехал мимо мясокомбината, на гербе которого братаются корова и хряк, доказывая межвидовое скрещивание, поехал по Огородной улице, на которой не пахнет ни мокрой редиской, ни кресс-салатом, на которой нет ни круглобоких помидоров, ни пупырчатых огурцов, а есть на ней только чад, пыль, да запах горячей жести.
Так поехал я по улицам самого лучшего города в мире, сам про себя рассуждая — любит ли Бог троицу, и стоит ли мне снова набиваться в гости к своему знакомцу?
03 июля 2002
Лучше всего про это написал Василий Гроссман в своих армянских дневниках: "Так бывает. Иногда выпьешь сто граммов, и мир дивно преображается — мир внутренний и мир вокруг, всё звучит внятно. Тайное становится явным, с лиц спадает паутина, в каждом человеческом слове есть особый смысл и интерес, скучный пресный день наполняется прелестью, она во всём, она волнует и радует. И самого себя чувствуешь, сознаёшь как-то по глубокому, по-странному. Такие счастливые сто граммов случаются обычно утром, до обеда…
А иногда пьёшь, пьёшь, и становишься всё угрюмей, словно наполняешься битым, колючим стеклом, тяжелеешь, какая-то
