было «очень болезненным», и в начале 1980-х годов, посчитав его невыносимым, она сбежала в Калифорнию, где четыре года лечилась у океана. Но затем она снова вернулась в бой. Теперь она своего рода пожилой государственный деятель, награжденный орденом Почетного легиона, со степенью доктора политических наук Парижского университета. Ее диссертация не похожа ни на какую другую: это сборник ее речей, прокламаций, интервью и газетных статей за многие годы, в пяти томах, всего лишь с кратким вводным «синтезом», но даже так в этих ненаучных заявлениях больше смысла, чем во многих заумных диссертациях. Она знает, что ее произведения важны, и полна решимости добиться общественного признания этого факта.
Воображает ли она себя новым Кортесом, способным завоевать континент с помощью нескольких всадников? Нет, говорит Антуанетта, она представляет себя маленькой девочкой трех с половиной лет, какой она изображена на редкой, ценной фотографии, уже зрелой, уже такой, какой она и осталась. Враги не считают ее трусихой, но за ее смелостью и непримиримостью скрываются уязвимость, страх быть раздавленной: в ее отказе присоединиться к какой-либо партии, кроме своей собственной, скрывается ужас перед организациями, как чем-то «очень устрашающим», «сдерживающим», требующим подчинения. «Моя первая реакция – сказать “да”, а вторая – сказать “да, но”. Перед тем, как я становлюсь агрессивной, я испытываю сочувствие». Отец, который был корсиканским чернорабочим, «воспитал меня скромной, это одна из причин моей робости… Я не доминировала, когда была подростком, я ненавидела оригинальность и не хотела выделяться; я не хотела участвовать в конкурсах; придя в магазин, я позволяла людям вставать передо мной в очередь. Так поступила Симона де Бовуар, и я позволила ей пройти вперед… Я не люблю демонстрировать неповиновение. Мне нравится считать себя открытым и дружелюбным человеком. Качества, которые я ценю больше всего, – это благодарность и смелость, не утопическая, а смелость вставать утром каждый день».
Некоторые из ее выводов совпадают с выводами Жермен Грир [21], которая в итоге увидела свой идеал в индийской семье, где сыновья любят матерей больше всех других женщин, и которая поняла смысл удовлетворения, наблюдая за своей беременной кошкой. Муки робости перекликаются с опытом Глории Стейнем. Однако Антуанетта Фуке так и не выпустила свою книгу: ей никогда не нравится то, что она пишет, «потому что я боюсь писать, и на меня нападают за преступления, которых я не совершала». Закончив мемуары и объявив об их публикации, она решила не издаваться.
«Мне не чужда ненависть. Когда я становлюсь объектом ненависти, я вижу ненависть и в себе. Психоанализ позволяет мне сублимировать ее в творчество или борьбу. Внутри меня есть обида. Под ненавистью я отчетливее всего осознаю зависть к тому, чего не дают вам другие, например к любви, или к тому, что другие могут, а ты не можешь. Если вы что-то создадите, другие будут завидовать. Чем вы изобретательнее, тем больше у вас врагов. Чем более творческими станут люди, тем больше будет напряженности. Мы живем в мире дикого нарциссизма, где каждый хочет быть первым. Мы движемся к ужасной нарциссической войне, потому что чем больше женщин добьются успеха, тем сильнее будет обратная реакция». Итак, при всем своем оптимизме она предсказывает, что до конца века произойдет апокалиптический «геноцид женщин». Изнасилования в Югославии – это предупреждение о грядущих ужасах.
Антуанетту Фуке обвиняют в сектантстве и догматизме, однако она заявляет, что именно сектантство и догматизм ненавидит больше всего. Она говорит: «У меня очень слабое эго. Я быстро оправляюсь после каждого удара. Я не думаю, что неспособна вызвать симпатию. Когда я работала учителем в школе, дети меня очень любили. Я очень счастливый человек». Возможно, тот факт, что она окружена поклонниками, объясняет, почему она не уделяла более пристального внимания связям с общественностью: время от времени она обращалась за помощью к ведущим агентствам, но они мало чего добились. «Оглядываясь назад, я понимаю, что поступила с прессой глупо. Я не понимала роль СМИ. Я не оценила их власть. Я скромный французский интеллектуал. Меня интересовали только знания».
Кальвин и Лютер были протестантами, но их последователям потребовалось около четырех столетий, чтобы перестать смотреть друг на друга с недоверием. Коммунисты и социалисты, хоть и были защитниками рабочего класса, делали все возможное, чтобы ускорить кончину друг друга. По случаю двухсотлетия Французской революции и в связи с изнасилованиями в Югославии Антуанетте Фуке удалось собрать на общие протесты многих женщин, которые не были ее сторонницами, но она заметила, что некоторые не здоровались с ней или приветствовали ее так, чтобы другие не заметили. Что бы она сделала, если бы, будучи психоаналитиком, столкнулась с фашистом? Ее ответ таков: она попыталась бы направить его ненависть на другой объект, где он не причинил бы вреда. Но как можно устранить личную неприязнь вокруг себя? У нее есть готовый ответ.
Традиционный метод – создавать коалиции с помощью лицемерия, продолжая при этом ненавидеть друг друга, но это не та традиция, какую стоило бы продолжать. Надежда на то, что общий враг сможет стереть память о старых спорах между женщинами, которые искренне расходятся во взглядах на будущее, и вовсе бессмысленна. Я считаю, что необходимо полностью переосмыслить наше представление о том, что делать с врагами.
Антуанетта Фуке не типичный лидер женского движения (да и нет таких вообще), но я выбрал ее, потому что, даже несмотря на потрясающую психоаналитическую эрудицию, она зациклена на этой проблеме. Она говорит: «Противник, возможно, во мне, и я не хочу признавать его в себе. Мне нужно попробовать другой подход». Более глубокие корни этих войн выходят за рамки ее психологии или робости. Она не смогла избавиться от древней монархической и военной традиции, которую переняли и рабочее движение, и женское. Согласно ей, добиться справедливости можно, объявив войну своим угнетателям. Победа обоих движений была лишь частичной по одной и той же причине: никогда за всю историю война не была абсолютно эффективным методом достижения целей.
До сих пор люди применяли три стратегии борьбы с врагами: сражаться, бежать или постараться возлюбить их. Но ни один из этих методов не стал особенно успешным, и мир по-прежнему полон врагов.
Проблема с попытками уничтожить врагов в том, что сделать это становится все труднее, несмотря на чудеса высоких технологий. Когда люди верили в ведьм и заклинания, существовали довольно простые способы найти виновника любой беды. В 1829 году фермер из департамента Мэн и Луара по фамилии Пуарье обратился к прорицателю, чтобы выяснить, почему заболела его жена. Ему сказали, что если он помолится перед кувшином с водой, то увидит своего врага. Ему показалось, что он увидел в воде лицо своего зятя, и он тут же пошел и убил его. В то же время в Карни (Марна) ветеран Аустерлицкой битвы, не сумев избавиться от паразитов, напал на соседей, убежденный, что это они наслали на него проклятье. В Ардре (Па-де-Кале) мужчина тяжело ранил пожилую женщину, потому что она неожиданно попалась ему на улице, и он испугался, что она желает ему плохого. Колдовство было признаком того, что люди видят вражду повсюду, даже во взгляде незнакомца, но оно же и служило защитой. Однако сегодня злобу соседей, обиду ссорящихся семей и зависть коллег уже невозможно устранить магией. Несчастье теперь видится результатом неуловимых социальных или экономических сил, перед лицом которых человек теряется. Это значит, что в мире все больше потенциальных угроз, личных и обезличенных, институтов, законов и механических устройств, обладающих неприятным эффектом.
Было время, когда разрешение частных споров силой являлось обычным делом, но затем закон положил конец этой вольности. Первой была национализирована область, связанная с уничтожением врагов: теперь только королям и государствам позволялось уничтожать тех, кто им не нравился. Можно было бы подумать, что после стольких столетий войн Вселенная наконец избавится от врагов, но этого не произошло, потому что война стала образом жизни.
