Я не могу понять аргументы против абортов, которые ставят во главу угла святость жизни. Человек как биологический вид достаточно убедительно продемонстрировал, что не верит в святость жизни. С философским спокойствием мы принимаем как данность войны, голод, эпидемии, боль и пожизненную мучительную нищету, а значит, что бы мы себе не говорили, мы едва приложили усилия к тому, чтобы действительноувидеть в человеческой жизни нечто священное.
Не понимаю я и того, почему на беременных женщин, пытающихся принять рациональное решение о собственном будущем и, как правило, будущем их семей, сильнее давят с требованием быть гуманнее, чем, скажем, на Владимира Путина, Всемирный банк или Католическую церковь.
Подлинную святость я усматриваю в ответственном подходе – кстати, и более полезном для мира в целом – в осознанном стремлении производить как можно меньше неуравновешенных людей, людей-разрушителей. Прерывание беременности на сроке 12 недель, независимо от причины, неизмеримо более нравственно, чем рождение нежеланного ребенка.
Эти нежеланные дети, становящиеся впоследствии озлобленными взрослыми, и есть причина огромного большинства человеческих несчастий. Это они превращают жилые кварталы в дикие джунгли, делают улицы опасными, вносят элемент насилия в отношения между людьми. Психоанализ предельно жестко возложил на родителей ответственность за психологические нарушения у детей, а значит, меньшее, что мы можем сделать, – это снять шляпы перед женщинами, достаточно умными, чтобы не приводить в мир проблемных людей.
Но, конечно, мы делаем все наоборот. За последние два года в палате общин было представлено три законопроекта, ограничивающих права женщин по прерыванию беременности. The Timesпишет о «беспрецедентном числе» врачей, отказывающихся заниматься абортами, поскольку встревожены их стремительным ростом.
Почему идея о запрещении абортов в принципе получила право на существование в нашем обществе? Да потому что ее общественное обсуждение и осмысление носит характер абстрактной дискуссии, будь то в идеологическом, религиозном или социально-политическом ключе. И крайне редко дискуссия эта ведется на основании личного опыта, несмотря на то что в одной только Англии в 2009 году количество женщин, прибегнувших к аборту, достигло рекордного числа – 189 100. Во всем мире совершается ежегодно около 42 млн абортов – 20 млн безопасных, с надлежащей медицинской помощью, и 22 млн небезопасных. Во всем мире женщины делают то, что делали всегда, на протяжении всей истории: выходят из кризисной ситуации, потенциально меняющей жизнь или угрожающей их жизни, и никогда не говорят об этом потом. Для того чтобы не огорчить кого-то из их близких – тех, кто не истекает кровью, кто не сделал только что аборт.
Женщины никогда не были склонны говорить о физиологических аспектах своей репродуктивной системы и до сих пор слишком скованы стыдом или сомнениями, что их правильно поймут, чтобы обсуждать прерывание беременности даже с друзьями или партнерами. И вот вам парадокс: почти у каждого человека есть кто-то из близких, кто делал аборт, но реальных шансов обсудить свои планы с более консервативными старшими родственницами или с мужчинами, получить поддержку и совет у женщины по-прежнему нет и не предвидится.
При существующем положении дел противники аборта могут дискутировать о нем как о чем-то умозрительном, неизвестно кем и неизвестно где совершаемом, а не как о реальном выборе реальной женщины – сделанном чаще всего спокойно, рационально, обдуманно и осуществленном поближе к дому.
Когда я написала в The Timesо своем решении сделать аборт, то была поражена откликом читателей – я получила более 400 онлайн-комментариев, 100 с лишним писем и сообщений по электронной почте. И вот какая просматривалась закономерность: противники абортов в большинстве своем не имели опыта ни беременности, ни аборта, а у сторонников этот опыт был.
Но больше всего меня поразило замечательное письмо известной феминистки, ведущей рубрики в журнале, в котором она призналась, что, хотя много раз писала об абортах, никогда не упоминала о собственном опыте: «Я всегда боялась последствий. Боялась, что никто меня не простит. Я думала, это признание каким-то образом сделает все мои доводы неубедительными!»
Я женщина, самостоятельно распоряжающаяся своим телом, и убеждена, что могу поспорить с любыми богами за право прерывать беременность. Первое зачатие – такое долгожданное – закончилось выкидышем за три дня до моей свадьбы. Добрая медсестра сняла праздничный маникюр, чтобы надеть пальцевый термометр, готовя меня к выскабливанию. Я плакала, входя в операционную, и плакала, когда ее покидала. В тот раз мое тело решило, что ребенок не должен родиться, и прервало беременность. Теперь такое же решение принял мой разум. Я не считаю одно решение более обоснованным, чем другое. И тело, и разум знают меня. Они оба одинаково способны решить, что является правильным.
Я хочу прервать беременность как можно скорее и иду прямо к доктору. Через пять минут неловкого разговора ему приходится напрямую указать мне, что мы находимся в католической больнице и я только что, в сущности, попросила у Папы разрешения на аборт.
По возвращении домой я сажусь за самый невеселый поиск в Google и нахожу врача в Эссексе. Есть два приемлемых варианта аборта. Мне могут дать полный наркоз, и я проснусь, когда все закончится, но потом придется провести ночь в больнице, или же я буду в сознании и смогу вернуться домой в тот же день. Я еще кормлю грудью мою младшую – так что выбор очевиден: остаться в сознании и сразу уйти домой.
Существует и третий вариант – «медикаментозный аборт», при котором вы принимаете две таблетки и ждете дома выкидыша. Но все, кто это испытал, в ответ на мои расспросы предупреждают: «Это здорово выбивает из колеи. Несколько дней ходишь по дому с кровотечением. И есть шанс, что это не сработает, и тогда придется в любом случае идти на выскабливание. Просто поезжай и сделай это в больнице».
Клиника, которую мы выбрали, находится в Эссексе. Район славится вечеринками с групповым сексом и отличными борделями с грудастыми мадам. Словом, этот отстойник для приверженцев грубых физиологических радостей – подходящее место для клиники, где делают аборты. В самой клинике царит атмосфера викторианских гостиниц, где персонал смотрит на «клиентов» как на сущий сброд и неодобрительно наблюдает за ними, с высокомерным спокойствием поджимая губы.
В холле сидят четыре пары и две одинокие женщины. Молодая женщина из Ирландии приехала сегодня утром и – я улавливаю ее шепот – рассчитывает вернуться на пароме этим же вечером. Женщине постарше на вид под пятьдесят, а то и пятьдесят с лишним. Она беззвучно плачет. По ней видно, что они ничего не сказала ни одной живой душе и никогда не скажет.
Пары тоже молчат – все возможные разговоры состоялись до прибытия сюда. У моего мужа красные глаза, но держится он так же твердо, как после обоих моих родов и выкидыша. Его позиция окончательно сформировалась много лет назад:
– Дико несправедливо, что для того, чтобы мыпроизвели на свет ребенка, тыдолжна проходить через все это… дерьмо.
Когда я позвонила ему после ультразвукового исследования, между нами произошел предельно неромантичный разговор. Мы даже ничего не обсуждали. Он спросил: «Что ты хочешь делать?» Я сказала: «Нет». И он ответил: «Хорошо».
Каждый из нас знал, что чувствует другой. Господи, да неделю назад мы лежали в постели, проведя день с друзьями, недавно ставшими родителями, и делились впечатлениями: «У нее отсутствующий взгляд, а он выглядит полумертвым! Ты забыл, сколько им нужно внимания, правда? Как ты просто… тормозишь».
Медсестра называет мое имя, и я отпускаю его руку, чтобы отправиться туда. Стремительно нарастает паника – я знаю, точно знаю, что делаю ужасную ошибку, что я должна оставить этого ребенка, несмотря ни на что!
Но я знаю и что такое паника, знаю, что она лжет. «В такой момент непременно наваливаются все сомнения до единого, – твержу я себе. – Это не последняя минута Откровения. Это просто страх. Скажи ему “стоп!”».
Не помню, как я представляла себе аборт. Когда делали чистку после выкидыша, мне – плачущей – дали наркоз, и когда я проснулась – плачущая – все было уже кончено.
– Где ребенок? – без конца повторяла я, еще не в себе, пока меня везли в палату и деликатно просили заткнуться. Единственное, что я узнала об этой процедуре, – ее последствия: реальная боль и осознание того, что гормоны беременности оставляют меня час за часом. Эстрогенная легкость уходила, и я снова начинала чувствовать свою тяжесть – чувствовать, какая я на самом деле тяжелая, – нечто подобное ощущаешь, если, зачитавшись, продолжаешь лежать в ванне, пока вытекает вода.
