вставать (2014-09-16)
Обнаружилось, что многие люди забыли о целовании в дёсна. То есть о целовании в кору.
А ведь прошло всего шесть лет. Даже — пять с половиною.
А ведь тогда были отлиты в граните чудесные слова " Годами — ни одной новости: блоггеры охотно размещают в своих дневниках ссылки на всякие статьи в прессе, но сами не видят вокруг себя ни событий, ни людей. (К слову сказать, вот я пишу эти строки, выглядывая из окна на Тверской бульвар. И только что к реликтовому Пушкинскому дубу подошла пожилая женщина, обняла дерево и поцеловала в кору)".
Это всё я к тому рассказываю, что ходил целовать дуб Андрея Болконского.
С этим дубом — удивительная история.
Моё-то поколение знает, что у Андрея было с дубом. Мы знали это, как "Отче наш".
Дуб был градусником состояния князя.
Зеркалом души.
Он приходил в него смотреться, как друид в лужи под священным ясенем.
Первый раз пришёл князь Андрей к дубу, и видит, что с огромными своими неуклюже, несимметрично растопыренными корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым, презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
Ну ё-моё, думает, князь Андрей, вот и жизнь у меня такая, ничего путного, и радости никакой. Разве какая-нибудь бабушка поцелует в дёсна. То есть, если вообще поцелует.
Но потом он снова пришёл к дубу, и — бац! — старый дуб, весь преображённый, раскинувшись шатром сочной, тёмной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого горя и недоверия — ничего не было видно. Сквозь столетнюю жесткую кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что это старик произвел их.
"Ну, охуеть!", как бы сказал Андрей Болконский, увидев всё это и прибавил: "Немедля жениться!"
Женился, чо.
Собственно, дуб этот стоит, как и полагается такому дубу, в бывшем имении Николая Толстого «Никольское-Вяземское» — это на границе Тульской и Орловской областей. Однако нас могут уверять, что в каждой области есть свой дуб — вот что нам пишут с Селигера: "Целый новый ряд мыслей безнадёжных, но грустно-приятных в связи с этим дубом возник в душе князя Андрея. Правда, скоро Болконский встретил Наташу Ростову и его взгляды на жизнь изменились. На обратном пути он увидел дуб, уже покрытый листвой. Как всё зависит в природе от женщин. А пока мы можем показать вам тот самый дуб, каким он предстал Льву Толстому и Андрею Болконскому. Сейчас это территория палас-отеля «Селигер»"
Вы этим разводилам не верьте.
Ну какой на Селигере дуб? Смешно.
Нет, настоящий дуб в Никольском-Вяземском.
И я целовал его в дёсн… То есть, в кору.
Да посмел бы не целовать.
Там народу было — не протолкнёшься, писатели приехали. На дерево лезли, будто белки.
Тут нельзя не целовать.
Это вроде как я бы, под городом Ногинском, сложил красную папочку с Присягой и карабин СКС на асфальт положил.
Не хочу, дескать.
Я тогда хотел, кстати.
А тут, как состарился, может, и посомневался бы, да вокруг деятели культуры.
Ну и приступил к дубу.
Обнял и поцеловал.
Ну, поцеловал.
Понравилось.
Кора такая чуть влажная. Твёрдая, но не жёсткая.
Патриотическая, я бы сказал, кора.
Извините, если кого обидел.
16 сентября 2014
ДЕНЬ РАБОТНИКА ЛЕСА (Третье воскресенье сентября) (2014-09-21)
В пятницу я получил новую форму. Мама подглядывала в щёлочку двери, как я по-мальчишески кривляюсь перед зеркалом, примеряя зелёную фуражку с дубовыми листьями на околыше.
А в понедельник я уже ехал на место своего нового назначения. Колёса весело стучали, солнце всё катилось и катилось в вагонном окне, никак не в силах коснуться горизонта. Поезд забирался всё севернее и севернее, в таёжный край, как жучок-древоточец лезет ближе к центру ствола. Лесной институт стал прошлым, а зелёная форма — настоящим и будущим.
Перед тем как пойти спать, я пел на тормозной площадке (вагон оказался последним) гимн Лесной службы — ты сам по себе — никто. Ты всего лишь лист в могучей кроне. Но все вместе мы — корни и сучья, вместе мы составляем дерево… Гимн был неофициальным, но отцы-командиры обычно закрывали глаза на его хоровое исполнение. Предчувствие будущего счастья переполняло меня — я ещё не знал, что это за счастье, но уже верил в него. Ведь такую войну пережили… А теперь перед нами только сияние возвышенной жизни.
Меня встретили на станции, и резвый «виллис», кутаясь в облако пыли, повёз меня сквозь тайгу к лесхозу. У меня дважды проверили документы, мы пересекли две контрольно-следовые полосы, и наконец я ступил на землю Лесного хозяйства с пятизначным номером.
По этому номеру, просто на почтовый ящик, п/я 49058, будут теперь идти письма от матери и сестры. Больше не напишет никто.
Бросив чемодан, я пошёл представляться к директору. Меня уже ждали, и вот я ступил на ковровую дорожку в огромном светлом кабинете.
Всё тут было как во всяком кабинете — стол с зелёным сукном для совещаний, бюст товарища Сталина в углу, красное знамя на стене. Но было и несколько странных предметов: я посмотрел на гигантскую деревянную скульптуру — это была носовая корабельная фигура, изображавшая человека в костюме, с саженцем в руке.
— Министр Леонов, — перехватил мой взгляд директор. — Собираются построить лесовоз его имени, а пока вот передали нам на ответственное хранение.
Леонов был великий человек — у нас в актовом зале института даже висел транспарант с его словами: «Весь живой зелёный инвентарь есть громадный озонатор, гигиенический фильтр-уловитель из воздуха — газов, копоти и прочих примесей, вредных для общественного здоровья; следовательно, это и есть дополнительный источник сил и задора». На первом курсе мы учили это, как мантру.
Ещё в кабинете у директора стоял бонсаи. Впрочем, это было одно название — в маленьком горшке на подоконнике росла простая русская берёза. Только очень маленькая.
— Знаете, зачем нужны малорослые деревья? — директор не ждал моего ответа. — Малорослые деревья нужны для того, чтобы насладиться и общим видом дерева, и его мелкими деталями. Вы ещё молодой человек, но скоро поймёте, что в созерцание большого дерева невозможно включить одновременно и рассматривание отдельных листьев, и ствола и корней, уходящих в землю, и вид дерева целиком. Поэтому
