ортогональными рядами. А потом наступил 1917 год. Это был очень памятный год в нашей жизни, в тот год произошло важнейшее событие, повлиявшее на всю нашу дальнейшую жизнь: мы стали заниматься тригонометрическими рядами…»
Так вот, это был человек немолодой, и многих его сверстников я чаще видел не на семинарах, а в виде увеличенной паспортной фотографии в вестибюле факультета. Однажды, после очередной внезапно-ожидаемой смерти, мы сидели в лаборатории.
И слушая этого старика, я почувствовал его раздражение. Это было раздражение чужой смертью.
Потом я увидел у хозяйственников старого образца, да-да, я застал еще хозяйственников старого образца, что ходили еще во френчах табачного цвета. И у них я наблюдал другое раздражение — их возмущали подчиненные, дезертировавшие с трудового фронта в могилу.
Здесь было другое.
Это было раздражение неправильностью мироздания. Старик сидел напротив меня и спокойно пил чай из черной внутри чашки — его не пугала смерть оппонента, он не примерял ее на себя (он был слишком стар), но и не сокрушался — как сокрушаются близкие люди, знающие оборотную, личную сторону жизни умершего.
На похоронах этот старик стоял в задних рядах, и вот сейчас вернулся с холода. Теперь он, как и всегда, пил чай мелкими глотками, но было видно, что эта смерть его ужасно раздражает. Из мира выпала существенная деталь, и ни вернуть, ни заменить ее невозможно. И вот пришло к нему раздражение, которое сильнее пафосных переживаний. Теперь я понимаю, что он чувствовал. Именно раздражение.
Ничего больше.
Текла новая весна, не зеленела разве что коричневая арматура на здании за окном. Теперь в больницу ко мне приходило гораздо меньше народа, потому что часть гостей остепенилась, кто-то женился, а кто-то устроился на редкую после финансовых потрясений высокооплачиваемую работу.
В посетителях моего соседа было то общее, что соединяет людей после шестидесяти в моей стране. Особенно тех, кто делал боевое железо или его применял. Особое незатейливое чувство юмора, рассказы из прошлого, свидетельствующие о том, что они были на «ты» с чем-то важным. Но при этом было в них что-то цельное, как в людях уходящей цивилизации.
Когда шли войны, то каждый вечер, одновременно с вылетом бомбардировщиков, мы собирали военный совет. Сползались, стуча костылями, к телевизору и поближе к тем из нас, кто вообще не мог двигаться.
Положили к нам и солдата — не настоящего, а милиционера, что упал с полки в бане. Он был совсем мальчишка по виду, хотя, призванный год назад, уже дослужился до старшего сержанта. Вместо того, чтобы стоять в оцеплении, он теперь хлебал манную кашу чужой ложкой, глядя в экран.
Скоро была моя операция, и я думал о ней без страха, но с тоской — потому что от меня уже ничего не зависело. То есть распорядиться чем-нибудь, чтобы улучшить свое положение, я уже не мог.
Время брало меня за руку и вело от прежней боли, связанной с воспоминаниями, к боли настоящей, непридуманной.
Уже можно было представить ту боль, что обрушится на меня потом и вдавит в койку.
Этими словами я как бы заклинал эту боль — дескать, не надо, я сделал все за тебя.
Как-то я вышел ночью в коридор, чтобы по стенке добраться до туалета.
В этот момент дверь палаты напротив отворилась, и оттуда вышел священник с дароносицей. Он посмотрел на меня скорбно и устало, а потом исчез в полумраке лестницы.
А вот я — живу.
Извините, если кого обидел.
08 сентября 2014
История про то, что два раза не вставать (2014-09-11)
Повесил антенну из пивных банок на берёзу и тут же обнаружил, что мне показывают исключительно канал «Перец».
Сперва я решил, что из чего кто антенну и сделал, тому такое и показывают. Но потом я всё-таки помудрил, перезагрузил телевизор и получил некоторое разнообразие, ограниченное, впрочем, словами «половина длины волны». Смотреть в экран мне, собственно, и не хотелось, оттого я прочитал новый пелевинский роман. Вообще, Пелевин — главный отечественный писатель. Говорить можно что угодно, но в сентябре все пиздят его из Сети, а то и покупают в виде книги. Это как в случае с Сергеем Михалковым, которого кто-то из «нормальных» поэтов упрекнул в низком качестве стихов «Славься, Отечество…» На что Михалков ответил, что качество, может, и не того, но слушать будешь стоя.
Читать все будут.
Но новый Пелевин, на удивление, равен прежнему.
Он похож на яблоню, потому что у него выработался особый ритм: в один год «Эксмо» печатает сборную солянку текстов, в другой — цельный роман. Меня, правда, удивило, что креативные люди обиделись на новую книгу — те, что поглупее, стали предъявлять ей прямые претензии, что она льёт воду на путинскую мельницу (Один из хороших рассказов О'Генри начинается со слов: "Дураки бывают разные… Нет, не надо вставать, пока вас не вызвали…" Решительно не понимаю, отчего принимать себя за говно без персональных приглашений), те, что поумнее, стали придираться к стилю.
Меж тем стиль всё тот же, и конструкция всё та же. И набор приёмов ровно тот же — это иерархическая система каламбуров.
Мне, правда, она больше нравилась, когда была в размер рассказа "Принц Госплана", но тут уже дело вкуса.
Эта система существует на уровне сюжета, я сейчас раскажу, как это работает — взять Малыша и Карлсона и превратить их в Шарапова и Жеглова.
Второй уровень — каламбур на уровне детали — пропеллер похож на вентилятор, слову вентилятор найдётся рифма во фразе "наброс говна на вентилятор", что и будет эпизодом действия. Малыша наймут на работу в офис, но подлинное место работы будет на крыше, куда выведена особая труба… И проч, и проч.
Третий уровень — это каламбур на уровне фразы. Где у него кнопка, не забудь о подтяжках, актуальный мем — ну, мало что можно можно придумать интертекстуального.
Это конструкция нехитрая, но работает надёжно, как автомат Калашникова (все нехитрые конструкции надёжно работают).
Слушать будете стоя.
Хоть текст часто рыхл, сыроват и должен был бы уменьшен втрое.
Пелевин, стоя у своего персонального конвейера, действительно сбивается на унылое описание в духе француза Вербера, над которым я издевался ещё в бытность мою книжным рецензентом.
Тут я некоторым обещал рассказать сюжет, так вот […].
Извините, если кого обидел.
11 сентября 2014
История про то, что два раза не
