основана организация «Сестры милосердия», ставшая в Европе и Америке образцом медсестер-немонахинь, великодушных и открытых. Они не жили в монастырях и не искали святости, а, одетые в обычную для своего региона одежду, путешествовали по всей Франции, а затем и за границу, оказывали практическую помощь и утешали бедных и больных. Но даже они относились к своей работе как к форме покаяния и мученичества: «Никто не мог считать их не кем иным, как святыми жертвами, из избытка любви и милосердия к ближнему охотно спешившими на смерть, которую притягивали смрад и инфекции».
Основателями этого ордена сестер милосердия была удивительная пара святых, объединенных платонической любовью. Винсент де Поль (1581–1660) был крестьянином по рождению. Его похитили пираты, и он год прожил в рабстве в Тунисе, а потом сбежал. Луиза де Марильяк (1591–1660) была внебрачным ребенком аристократа и служанки, воспитанная «как мужчина и как женщина», обученная и философии, и живописи. Она вышла замуж за королевского секретаря и мучилась мыслями, что ей следует оставить мужа и заняться чем-то более полезным. Они верили, что каждый нищий – это новый Христос на земле и что каждый больной воспроизводит Распятие, поэтому ему нужно служить со смирением. Чтобы достичь смирения, медсестра, по их словам, должна работать в незнакомом регионе – «необходимо быть чужой», понимать, что «никто не счастлив в чужой стране». Счастье для самих себя не было их целью. Они учили сестер нести чужакам радость и сердечность, жизнерадостность перед лицом невзгод. Святая Луиза говорила, что ни один день ее жизни не проходит без боли. Эта необыкновенная пара одновременно глубоко практичных и крайне идеалистичных людей предвидела все противоречия, с которыми столкнулись медсестры в последующие века. Они были полны решимости не допускать среди сестер борьбы за власть, гордыни и обид, сестры переходили с одной должности на другую, но никто из них не был начальником над другими. Именно они стали примером самоотверженной медсестры будущего.
Но эта модель не была лишена недостатков. Раньше уходом занимались как мужчины, так и женщины, каждый для пациентов своего пола. В XVII и XVIII веках эта профессия стала исключительно женской, что открыло перед женщинами огромные возможности, но привело к неожиданным и печальным результатам с эмоциональной точки зрения. Люди пришли к убеждению, что уход за больными подходит только женщинам, что эта задача сравнима с работой домохозяйки и подлежит контролю со стороны мужчин. Штатный хирург Нью-Йоркской больницы писал в 1860 году: «Мужчины, даже если они самых выдающихся достоинств, не могут удовлетворить потребности больных. У них нет к этому инстинкта». Мягкость (хотя монахи тоже ее в себе воспитывали) считалась прерогативой женщин. Таким образом, на пути сострадания возникло четвертое искусственное препятствие: из этой модели исключили стереотипного мужчину.
Именно благодаря религиозному рвению был создан великий средневековый сестринский орден Святого Иоанна Иерусалимского и Мальтийского с белым крестом. Красный крест – эмблема другого ордена крестоносцев, рыцарей-тамплиеров, а черный крест носили тевтонские рыцари-госпитальеры. Все они сбивчиво чередовали войны с заботой о больных. В XVI веке рыцари Святого Иоанна построили на Мальте одну из самых великолепных в мире больниц на 700 пациентов. В палате длиной 150 метров, шириной 10 метров и высотой 9 метров каждая койка была накрыта навесом-колоколом, простыни меняли по мере необходимости несколько раз в день, а еда была столь же превосходной, как и личное внимание: рис, вермишель и зелень, мясной фарш, птица, говядина, телятина, свежие яйца, миндаль и сладкое печенье; рыцари получали двойные порции. Но в 1786 году, когда больницу посетил английский реформатор Джон Говард, он был в ужасе от грязи и зловония, скрытых духами, и от сестер, которых описывал как «самых грязных, оборванных, бесчувственных и бесчеловечных созданий, каких я когда-либо видел. Однажды я обнаружил, что восемь или девять из них очень потешались над умирающим пациентом в бреду». Лошадям в конюшнях уделялось больше внимания. Такое повторялось с больницами снова и снова. Интересы учреждения в конечном счете одерживают верх над интересами пациентов. Это стало пятым барьером на пути сострадания.
В прошлом в больницах редко работали врачи, поскольку это, по сути, были богадельни. Начинающий хирург мог обследовать вновь поступивших, но только для того, чтобы исключить тех, кто не подходил по причине слишком тяжелой болезни. Сестры в основном кормили пациентов, поскольку именно в этом, по-видимому, бедняки нуждались больше всего. Однако в конце XVIII века врачи начали протестовать, заявляя, что переедание не обязательно восстанавливает силы, и именно с этого времени постепенно начали брать больницы под свой контроль, превращая их в учреждения для медицинских исследований, занимающиеся технической стороной лечения, а не духовными потребностями больного. В конце концов основной задачей больницы стало финансовое выживание. Когда технологии стали престижнее заботы о больных, верх одержали администраторы. Сострадание не исчезло, но было подчинено эффективности.
Флоренс Найтингейл говорила: «Я с нетерпением жду закрытия всех больниц». Ее идеалом был уход за больными на дому, и она опасалась, что сестры ожесточаются из-за слишком большого объема медицинских знаний: «Невозможно быть хорошей сестрой, не будучи хорошей женщиной». Сегодня весь мир восхищается почти сверхчеловеческой добротой медсестер, но они сейчас, пожалуй, разочарованы больше, чем когда-либо. Недавнее исследование сотрудников Эдинбургского университета, посвященное их моральному состоянию, показало, что менее одной пятой британских медсестер полностью удовлетворены своей работой, а четверть – определенно недовольны. Эта степень недовольства намного выше, чем, например, у рабочих. Это происходит не столько из-за низкой оплаты труда, сколько из-за того, что медсестры чувствуют, что им не позволяют ухаживать за пациентами на том уровне, на каком они хотели бы. Существует конфликт между ценностями больничной системы и их собственными. Одно австралийское исследование выявило: медсестер беспокоит, что по долгу службы они должны демонстрировать эмоциональную отстраненность, а также то, что посторонние не способны понять, как тяжело человеку ежедневно нарушать табу, согласно которым секс, экскременты и смерть должны быть скрыты от посторонних глаз, и что за показным весельем медсестер прячется постоянное напряжение. Когда профессия медсестры стала квалифицированной, когда их число увеличилось (в Англии в 1861 году была всего 1000 больничных медсестер, а в 1921 году – 56 тысяч), многие думали, что выход в том, чтобы бороться за большую долю власти с врачами, администрацией и государством. Но уход за больными не мог быть такой же работой, как все остальные.
Тот факт, что столько людей полны решимости стать медсестрами и медбратьями, даже когда условия работы тяжелы, – доказательство того, что сострадание подобно огню, который невозможно потушить, сколько бы на него ни вылили холодной воды. Тем не менее время от времени угли гаснут, по крайней мере на поверхности. Огромные больницы в Индии в конце первого тысячелетия нашей эры закрывались одна за другой. В 1160 году путешественник обнаружил в одном городе Персии 60 хорошо организованных больниц; в XV веке самую качественную больничную помощь в Европе оказывали во Флоренции; но все учреждения со временем теряют энтузиазм. В XVIII веке именно во Франции было самое большое количество больниц в Европе (более 2000), в 60 раз больше, чем в Англии. Каждая страна прошла через периоды милосердия и бессердечия, сменявшие друг друга.
Самым коварным препятствием на пути сострадания был циничный или отчаянный взгляд на человечество, что можно проиллюстрировать на опыте США. Это было собрание совершенно незнакомых людей, которые, как сказал первый губернатор Массачусетса Джон Уинтроп, должны были научиться любить чужаков – «мы должны радоваться друг другу», – но им это удалось лишь отчасти. Сегодня 4,5 процента всех взрослых занимаются волонтерской работой, помогая другим не менее пяти часов в неделю. Но больше половины из них (54 процента) считают, что люди обычно сами навлекают на себя страдания и что благотворительность – это не решение проблемы, а лишь временный «лейкопластырь». Четверо из пяти американцев уверены, что люди должны сами находить выход из своих трудностей. Американцы остаются нацией чужаков, даже когда проявляют щедрость.
Среди опрошенных 42 процента говорят: «Я хочу отдать часть себя ради блага других», но, если перефразировать предложение – «Я хочу пожертвовать собой ради блага других», всего 15 процентов будут готовы это сделать. Альберт Швейцер настаивал, что сострадание требует принести в жертву
