Ознакомительная версия.
На фоне новостей о превращении части Подмосковья в «Большую Москву» (вы, кстати, уже выучили аббревиатуры НАО и ТАО? Это Новомосковский и Троицкий административные округа Москвы) судьба парламентского центра вряд ли будет как-то особенно выделяться.
Подмосковные коттеджные поселки и тепличные хозяйства на наших глазах будут превращаться в районы Москвы, процесс растянется на годы, и в течение этих лет призрак парламентского центра будет всплывать то в речах чиновников, то на каких-нибудь красивых рисунках, которые нам будут показывать. Но самого парламентского центра, конечно, не будет, он так и останется призраком.
Дело в том, что если бы парламентский центр был кому-то всерьез нужен, его бы давно построили. В этом смысле у политики российского государства в области девелопмента опыт очень богатый — от здания Счетной палаты на Зубовской площади или Следственного комитета в Техническом переулке до построенного чуть ли не за ночь забора на Старой площади. То, что почти двадцать лет о новом здании для палат российского парламента только говорят — это значит только то, что парламентский центр на самом деле никому не нужен.
2 июля. «Предотпускное обострение у мерзавца», — это Глеб Павловский так комментирует новую инициативу депутата Сидякина по ужесточению контроля над некоммерческими организациями. Инициатива и в самом деле легко описывается словом «обострение» — достаточно сказать, что, согласно сидякинскому проекту, НКО, получающие деньги из-за границы, получат статус «иностранных агентов» и дополнительные трудности: «иностранным агентам» придется чаще отчитываться перед государством и плановым проверкам они тоже будут подвергаться чаще. Также предлагается обязать СМИ, предоставляющие слово НКО с иностранным участием, обязательно указывать, что это не просто НКО, а «иностранный агент».
Сам Сидякин объясняет цели своего законопроекта достаточно откровенно: «Граждане, которых они будут призывать на митинги, будут знать, что их туда призывает некоммерческая организация, исполняющая функции иностранных агентов». Вообще в этом смысле ничего принципиально нового в проекте Сидякина нет — «Единая Россия» и Кремль никогда не видели большой разницы между правозащитниками и оппозиционерами, и все предыдущие атаки на НКО сопровождались примерно такой же «антиоранжистской» риторикой. Совсем недавно, перед декабрьскими выборами, была атака на специализирующуся на выявлении нарушений на выборах ассоциацию «Голос», и официальные комментарии звучали уже привычно — мол, разве могут быть независимыми наблюдателями люди, получающие гранты из-за границы?
При этом я не уверен, что за проектом Сидякина стоит Кремль. Известно, что в «Единой России» наряду с партийным мейнстримом есть еще и, как бы дико это ни звучало, радикальные единороссы. В прошлой Госдуме таким, например, был депутат от «нашистов» Шлегель, который регулярно вносил какие-то жуткие законопроекты о борьбе с Интернетом, но это проекты законами так и не становились. Но у радикального единоросса Сидякина в активе уже есть один принятый и подписанный президентом закон, заставляющий относиться к инициативам Сидякина серьезно. Речь идет о поправках к законодательству о митингах — к ним ведь сначала тоже можно было относиться как к радикальной инициативе снизу, но в итоге-то их приняли. То есть и поправки к закону об НКО тоже могут принять — это, по крайней мере, возможно.
Наверное, стоит обратить внимание на это как на признак уже состоявшихся перемен. Раньше депутаты сидякинского типа могли только пугать общественность своими законопроектами. А теперь эти законопроекты принимаются всерьез. Вообще-то это настоящая либерализация — раньше депутаты-единороссы шага не могли ступить без согласования с Кремлем, а теперь, кажется, могут.
Я уверен, что здесь нет никакого заговора, и что и закон об НКО, и предыдущий, уже принятый закон о митингах — это именно инициатива депутата Сидякина.
Кто хотел политической либерализации, тот ее получил. Почему-то многие думали, что либерализация — это когда люди выходят на Болотную площадь, а их никто не разгоняет. Но для единороссовской номенклатуры, которая последние десять лет тоже страдала от несвободы, либерализация — это все-таки совсем другое. Это когда депутат Сидякин придумывает очередной людоедский законопроект, а Госдума его принимает. Уверен, что с такой либерализацией мы еще не раз столкнемся. Например, на губернаторских выборах.
29 июня. Забавная полемика между Кремлем и Михаилом Федотовым — Кремль хочет выбирать членов президентского совета по правам человека голосованием в Интернете, Федотов говорит, что он должен выбирать членов совета сам после консультаций с общественными объединениями. Это действительно забавно: демократ Федотов настаивает на авторитарном способе формирования совета, а администрация президента, которая вообще-то не любит интернет-пользователей, предпочитает как раз очевидно более демократичное интернет-голосование. Столкнулись, так сказать, две парадигмы, и эти две парадигмы очень здорово иллюстрируют устройство современной российской реальности.
Почему Кремль за интернет-голосование? Потому что у Кремля есть ресурсы, чтобы провести через интернет-голосование что угодно и кого угодно. Рынок таких услуг в нашей стране неплохо развит и почти весь контролируется людьми, лояльными Кремлю — некоторые из них даже заседают в Госдуме и Общественной палате.
При этом — даже если бы повелителей ботов и не существовало, защита прав человека — в любом случае не та сфера, в которой конечным должно быть мнение большинства, потому что очень часто как раз от большинства и приходится защищать права человека. С другой стороны, авторитарный Федотов — про него, в общем, и без пояснений понятно, кого он может привести в этот совет, упырей он не приведет, а реальных правозащитников — приведет. Это все-таки не настолько массовая профессия, правозащитник, и понятно, что у Елизаветы Глинки или Павла Чикова, имена которых уже прозвучали среди возможных кандидатур — конкурентов немного.
Кто спасает бездомных от голода и холода? Доктор Лиза Глинка. Кто вытаскивает из тюрем и спасает от преследований незаконно арестованных и политически преследуемых? Чиков, «Агора». Желание Федотова видеть их в совете — вполне логично и убедительно, а в интернет-голосовании шансов у них меньше, чем у любого медийного героя, которого поддержит депутат Бурматов. Так что это действительно показательное столкновение парадигм.
Но показателен этот спор прежде всего тем, что в нем на самом деле нет никого, кто был бы прав. Просто потому, что от результатов этого спора ничего в действительности не зависит, потому что ничего не зависит от этого совета. Совету не первый год, до Федотова его возглавляла Элла Памфилова, и у нас у всех была возможность убедиться в степени влияния этого учреждения.
Президентский совет по правам человека не отправил в отставку ни одного чиновника, нарушившего права человека, не посадил ни одного полицейского, превысившего полномочия на митинге, не спас от тюрьмы ни одного активиста — зато члены совета иногда делали какие-то индивидуальные или коллективные заявления, выражали озабоченность, создавали видимость. И эта единственная функция совета никак не зависит ни от его персонального состава, ни от способа его формирования.
Просто пора уже понять — невозможно внутри системы устроить какой-то островок справедливости и честности, а если и возможно, то к ситуации с законом и правами человека в стране он будет иметь такое же отношение, как магазины «Березка» к остальной системе торговли в советские времена.
17 августа. 21 год после крушения советской системы — это, конечно, самое время, чтобы спорить о советском народе. С этим, наверное, даже придется смириться; это, кажется, навсегда. Вот умрем мы, пройдет лет, может быть, сто, и кто-нибудь опять скажет, что в Советском Союзе было хорошо, а кто-нибудь ему возразит и скажет, что было плохо. Это наша традиция, и мы ее храним, хотя, честно говоря, лучше бы не было этой традиции, надоела ужасно.
К тому же, когда спорят о колбасе или, не знаю, о кино, это еще как-то можно понять. Колбаса — вещь, данная нам в ощущениях, и кино тоже. А «советский народ, новая историческая общность», — интересно, Путин уверен, что вспоминает сейчас именно эту общность, а не строчки из советских учебников?
Просто он говорит об этой «новой исторической общности» так, как будто она действительно существовала. А ее ведь на самом деле не было. Как только «стало можно», то есть как только советское общество стало чуть менее тоталитарным, в конце восьмидесятых, эта «новая историческая общность» немедленно начала друг друга резать и стрелять в Сумгаите, Оше, Фергане и так далее вплоть до уже постперестроечных Бендер и Грозного. Локальные войны, этнические чистки и простые, бескровные межнациональные противоречия, которые продолжались непрерывно на протяжении всех последних лет существования СССР — это, как ни посмотри, было такое настоящее банкротство советской национальной политики. Оказалось, что дружба народов держится на чем угодно, только не на доброй воле самих народов.
Ознакомительная версия.
