в воздухе запах надежды, осознала, что в конечном счете людей больше утомляет печаль, чем возможности, которые открывает для них жизнь.
Женщины не впервые обрели свободу. У современных женщин, стремящихся жить интереснее, есть предшественницы – например, японки X века.
Конечно, я говорю об аристократии, но современные эмансипированные женщины тоже аристократия, малочисленное меньшинство. Так уж получилось, что во времена, когда Киото был резиденцией японского императора и назывался «столицей мира» (Хэйан-кё), женщины записывали свои переживания, подсвечивая эмоции, словно прожектором, внезапно раскрывающим все, что обычно спрятано во мраке, и так же внезапно гаснущим. Пока мужчины писали научные тексты на обычные темы – война, право и религия – на непонятном для обычных людей языке (на китайском, служившем эквивалентом латыни для японских ученых), женщины начали писать романы на бытовом японском языке и в процессе изобрели японскую литературу. Около ста лет романы писали только женщины, которые обсуждали интересующие их темы, а именно эмоции. Первый в мире психологический роман – «Повесть о Гэндзи», написанный между 1002 и 1022 годами, о вдове двадцати с небольшим лет, чей муж, вдвое старше ее, умер всего через несколько лет брака. Те, кто говорит, что Япония может только подражать, будут поражены чрезвычайно добротной и умной предшественницей Пруста – Мурасаки Сикибу [31].
Романист, говорила она, это тот, кого настолько глубоко волнуют его переживания, что он не может вынести, чтобы они исчезли в небытие. И она сама была тронута суматохой любовной жизни, наблюдаемой при императорском дворе, испытывая сначала надежду, а затем отчаяние. В ее книге 430 персонажей, не считая слуг, как будто она не желала, чтобы кто-то нашел какие-то доказательства, противоречащие ее выводам об искусстве жить.
Герой Мурасаки был идеальным мужчиной, как «Новый Мужчина» Анник Гейл. Разумеется, он невероятно красив, но идеален он не поэтому, а потому, что прежде всего чуток. Он принц, но Мурасаки не интересуют ни его могущество, ни мастерство владения мечом, ни физическая сила, и в книге действительно нет ни слова о его общественной карьере. У него случается один роман за другим, но, в отличие от Дон Жуана, он никогда не забывает и не бросает женщину, относясь к каждой из них как к индивидуальности, реагируя на ее уникальный характер: «Он великий аристократ, когда занимается любовью с госпожой Рокудзё, любовник-дьявол с Югао, нежный и скромный с робкой госпожой Акаси, по-отечески ласков с Тамакадзуре». Он находит себе идеальную жену, но автор не позволяет ему бросить всех других женщин, как будто желает проиллюстрировать навыки занятий любовью во всех проявлениях. У него нет цели покорять женщин, потому что он влюбленный художник. Его любовницы счастливы получить хотя бы долю его ласки, потому что доставляемое им удовольствие незабываемо и потому что он никогда не бросает их совсем, ни тогда, когда они уже не молоды, ни даже тогда, когда он обнаруживает, что совершил ошибку и что они не настолько достойны восхищения, как он думал. Он никогда не убегает, а заботится о своих прошлых увлечениях так нежно, будто он все еще искренне любит их.
В этот период для аристократки было позором финансово зависеть от мужа. Она не переезжала к нему жить после свадьбы, у каждого был свой дом. Муж навещал ее лишь время от времени, поэтому ни он, ни его мать не тиранили ее, она могла свободно наслаждаться досугом и преимуществами своего образования. Это единственный период в истории, когда дочери ценились больше сыновей. Однако не все было гладко. Они жили у себя в доме уединенной жизнью в вечном ожидании посетителей-мужчин. Они прятались за ширмами (их альтернативой вуали), и воспитание не позволяло им пользоваться своими способностями на полную мощь, они ограничивались изобразительным искусством, не могли заниматься историей, философией и правом, разбираться в которых им было не к лицу (хотя Мурасаки знала очень много о том, о чем не должна была).
Они вели домашний образ жизни, поэтому у них было много свободного времени, они не могли придумать, чем себя занять, и говорили о «страдании от досуга» или «облегчении своего досуга». Однако у них были и возможность, и время поразмышлять над своими отношениями с мужчинами, необычных еще и тем, что ограничения на половые сношения практически отсутствовали. Задолго до 1960-х годов здесь существовало общество (или, скорее, класс), абсолютно терпимое к распущенности, считавшее, что иметь как можно больше романов – и с женатыми, и с неженатыми – вопрос престижа. У мужчин могло быть много жен (у некоторых до десяти одновременно) и еще больше наложниц. Это была одна из причин, почему желательно было иметь дочерей: у них было гораздо больше шансов, чем у сыновей, заключить хороший брак или, по крайней мере, общаться с сильными мира сего. Женам позволялось заводить сколько угодно любовников, а девственниц считали испорченными и одержимыми злыми духами. Носить одежды несочетающихся цветов осуждалось сильнее, чем иметь слишком много любовников. Хороший вкус был действительно важен.
Это означало, что люди были одержимы стремлением соответствовать стереотипам, а не свободой. Вкус требовал от них соблюдения неписаных правил. Мужчины зачастую каждую ночь проводили в новой постели, но на рассвете им приходилось незаметно ускользать, а на следующее посылать даме стихотворение. «Привязанность женщины к мужчине во многом зависит от элегантности его прощания». Любовные связи часто становились ритуалом, лишенным чувств. Мужчины не восхищались телами женщин: «Обнаженное тело незабываемо ужасно, – пишет Мурасаки. – В нем действительно нет ни малейшего очарования». Даже обнаженные зубы были ужасны, и, чтобы скрыть это, их красили в черный цвет. Длинные волосы были единственным ценным физическим атрибутом. Женщин характеризовали поступки, умение выбирать и носить одежду, владение разными видами искусства, способность создавать красоту, изобретать прекрасные духи и играть приятную музыку. Мужчина мог влюбиться в них, просто увидев складку их рукава или образец почерка, причем каллиграфия была одним из основных видов искусства. То же самое можно сказать и о выборе бумаги, подходящей к настроению и погоде конкретного дня.
Ухаживание с целью женитьбы представляло собой ритуал, включавший отправку стихотворения из тридцати одного слога девушке, которую жених, возможно, никогда не видел, а затем определение ее характера по ответу. Если результат был многообещающим, они принимали решение после трех экспериментальных ночей, проведенных вместе. Именно письма и стихи вызывали сексуальное желание. Женщин озадачивала их способность вызывать эмоции, а мужчины стыдились, когда испытывали страсть, это означало, что они теряли самообладание. Даже у распущенности есть правила, причем довольно сложные, так как состоят из тонких нюансов, соблюдать которые не так легко, как законы о браке.
Никто не ожидал от партнера верности, ни в ближайшем, ни в отдаленном будущем. Жена на самом деле считала, что если у ее мужа много любовниц, то у нее с большей вероятностью будут волнующие и нежные отношения с ним, при условии, что именно ее он предпочитал остальным. Это был постоянный вызов. Но система стала кошмаром, потому что удивительно изысканные люди не терпели бесцеремонности. И мужчины, и женщины были болезненно ревнивы, хотя ревность считалась нарушением хороших манер. Все они жаждали надежности, хотя она навевала скуку. Они беспокоились об утрате любви, о взятых на себя обязательствах, о своем будущем и будущем своих детей и о том, что скажут сплетники.
Несмотря на привилегии и красоту, которыми они себя окружали, они часто были несчастны или как минимум слегка меланхоличны (японский эквивалент слова «сознавать» употреблен в этом романе более тысячи раз и означает ощущение, что жизнь одновременно прекрасна и ужасна). Через две трети книги Мурасаки внезапно убивает своего героя: «Гэндзи умер», – резко говорит она и переходит к менее идеальным людям и к бесконечной череде неудач в поисках взаимопонимания. Вновь заявляет о себе буддийская часть ее натуры, чья конечная цель в том, чтобы погасить желание, причину всех страданий. Хотя ее давно влекло величие безграничной любви, в конце концов она и все ее персонажи пресытились тем, что было им столь
