какой-либо уточняющей информации по этому вопросу.
Вслед за Беляковым также проведем сравнительный анализ «групп смерти» и «движения АУЕ», только сравним их не как угрозы, а как моральные паники. Для этого используем схему, которой уже пользовались в параграфе VIII.1 для сравнительного анализа пяти советских и постсоветских моральных паник.
1. Моральная повестка
В основе обеих моральных паник лежит общественное представление об опасности Интернета. Это пространство, в котором живут дети, подростки, молодежь. Увлеченность нового поколения виртуальным пространством очевидна, и она подтверждается личным опытом любого человека, склонного к «моральному предпринимательству», — каждый лично знает, видит на улице, встречает в метро детей и подростков, погруженных в дисплей компьютера, планшета, телефона, совершающих какие-то манипуляции с гаджетами, переносящих свою сферу общения в социальные сети Интернета. Дети и подростки осваивают контент, не близкий даже двадцатилетним. В этой ситуации очевидно, что в недоступном взрослым виртуальном пространстве дети и подростки попадают под постороннее влияние, оказываемое некими взрослыми и опытными манипуляторами.
Как говорилось в параграфе VIII.1, в основе моральной паники, связанной с «группами смерти», лежит также страх за детей и подростков, которых взрослые кураторы якобы подвергают смертельной опасности. Эта моральная повестка актуальна и для «групп смерти», и для паники, связанной с «движением АУЕ»: здесь также малолетние правонарушители становятся жертвами манипуляции взрослых (матерых уголовников) и также воздействие на них осуществляется через Интернет.
Конечно, моральная паника вокруг «движения АУЕ» имеет особую, специфическую черту — она является частным случаем паник, связанных с преступностью, это один из наиболее распространенных типов паник. Публика, концентрирующаяся в больших городах, воспринимает огромные пространства России как источник криминальной опасности; эта опасность гнездится в депрессивных поселках, малых городах, концентрируется вокруг исправительных учреждений, располагающихся в разных регионах. Исторически для российского менталитета значимо осмысление «тюрьмы и сумы», здесь велика удельная доля заключенных, высоки страхи криминализации общества. Неудивительно, что информация о проникновении преступности в цивилизованную среду городов встречает самое заинтересованное доверие и вызывает искреннюю тревожность. В связи с этим стоит вспомнить, что повышенная общественная тревожность фиксировалась тогда, когда новостная повестка, связанная с «движением АУЕ», переместилась из далекой и чуждой Восточной Сибири в города Урала и Северо-Запада европейской части России — в Челябинск и Санкт-Петербург [глава V], а также в правоохранительную среду [параграф VII.7].
Кроме перечисленных основных мотивов моральной повестки, обусловившей паники, нужно указать еще ряд общественных фобий, которые затрагиваются паниками.
Страх перед «группами смерти» легко резонировал с другими фобиями, существующими в российском обществе, — например со страхом иностранного вмешательства в российскую политику и напряженностью в отношениях с Украиной, возникшую в 2014 году. Так, еще в начале 2016 года стала высказываться точка зрения, что «группы смерти» являются «элементом пропагандистской работы» и управляются из-за рубежа, «западные пропагандистские машины начинают использовать смерть в своих пропагандистских целях» [682]; в качестве заинтересованной силы, через стимулирование суицидов ведущей диверсионную работу, назывались зарубежные спецслужбы и недружественная Украина [683]. Мнения о «группах смерти» как централизованной диверсии извне высказывались и на высоком уровне: так, 2 марта 2017 года председатель Следственного комитета РФ А. Бастрыкин предположил, что деятельность «групп смерти» — это, с высокой степенью вероятности, «информационная атака на нашу страну» [684].
Возникновение темы АУЕ также активизировало многие страхи — например страх тайного влияния со стороны внешних врагов. Некоторые из таких толкований были изложены в параграфе VII.6.
2. «Народные дьяволы» в двух случаях имеют различия.
В моральной панике, связанной с «группами смерти», источником опасности и нарушения морального порядка становятся кураторы, своей манипуляцией подталкивающие жертв к самоубийству; сами же жертвы (дети и подростки) как источник опасности не рассматриваются — они именно жертвы. Кураторы воспринимаются как большей частью взрослые люди, сознательно оказывающие воздействие на детей. В моральной панике вокруг «движения АУЕ» тоже есть «кураторы» (опытные уголовники, целенаправленно передающие свои взгляды молодым), но опасность несут и сами молодые — именно они воспринимаются как носители агрессии: сообщения «моральных предпринимателей» (например, публикации СМИ) как раз и фокусируются на поведении подростков.
Различия в формировании «народных дьяволов» обусловлены спецификой моральных паник. Во-первых, различается ключевая форма деятельности, на которой основано сообщество. В «группах смерти» это пассивная позиция, предполагающая аутоагрессию, аутодеструктивное поведение; участники же «групп смерти» воспринимаются как слабовольные жертвы, а не агрессоры. В «движении АУЕ», наоборот, юные участники агрессивны и несут опасность для всех, кто окажется на их пути. Во-вторых, различается гендерный состав: в «группах смерти» много девочек; более того, в алармистских публикациях речь идет прежде всего о девочках как жертвах смертельной манипуляции (напр., в первой статье Мурсалиевой рассказывается о девочке двенадцати лет [685]). В «движении АУЕ» представлены исключительно мальчики.
В обоих случаях «народными дьяволами» стала молодежь, «невидимая» для широких слоев обывателей. Конструирование образов «жертв» и «народных дьяволов» предполагает определенные манипуляции с возрастом — он завышается или занижается. И в «группах смерти», и в «движении АУЕ» задействована одна и та же возрастная когорта — подростки 12–16 лет. В случае «групп смерти» возрастной статус подростков занижается — они недееспособны, представлены как дети, являющиеся жертвой более взрослых и опытных людей. Участники «движения АУЕ», напротив, дееспособны, они воспринимаются как взрослые и опасные.
Подчеркивается уязвимость для манипуляций детей и подростков, оказывающихся в зоне внимания: публикации о «группах смерти» описывают их слабую психику, ранимость, проблемы социализации, а в крайнем состоянии — психическое нездоровье [686]; адепты «движения АУЕ» могут представляться как психически незрелые, доверчивые, умственно ограниченные.
Создание невидимой опасности «групп смерти» включает, помимо прочего, демонизацию кураторов, подталкивавших к суицидам. Так, высказывалось мнение, что «за всем этим стоят профессиональные психиатры» [687]; «над проектом „Синий кит“ работают специалисты по подростковой психологии, и они знают, как заманить детей в „увлекательное путешествие“» [688]; «ставшая в последнее время популярной среди подростков „игра смерти“ „Синий кит“ является бихевиористической военной разработкой, основанной на контроле поведения» [689]. Высокие навыки манипулирования приписываются и матерым уголовникам, привлекающим подростков в ряды «движения АУЕ»: «Уж слишком грамотно и централизованно идет обработка сознания подростков. Когда наблюдаешь за „победным маршем“ уголовной идеологии в соцсетях, складывается впечатление, что за этим стоит чья-то злая воля. Например, привлечение неофитов и вербовка скорее напоминают методы разведки, чем повадки криминального мира. Воры в законе только что картотеку на молодежь не завели
