(1911) рассказывал о ребенке по имени Брэдли, который предъявил счет своей матери: «Мама должна Брэдли за выполнение поручений 25 ц., за хорошее поведение 1 ц., за уроки музыки 15 ц., доп. 5 ц. Итого 55 ц.». Мать дала ему 55 центов и предъявила свой счет: «Брэдли должен маме: за то, что она хорошая, 0 ц., за то, что она ухаживала за ним во время его долгой скарлатины, 0 ц.; за одежду, обувь и игрушки – 0 ц.; за всю его еду и прекрасную комнату – 0 ц. Итого Брэдли должен своей маме 0 ц.». Глаза Брэдли наполнились слезами, и он вернул маме деньги, сказав: «Можно я просто буду любить тебя и делать что-то для тебя?» Мечта этого проповедника о бескорыстных, нерасчетливых семьях оставалась мечтой до тех пор, пока любовь измерялась почти как деньги, хоть и в неконвертируемой валюте. Примерно в то же время социальные работники жаловались на родителей-иммигрантов: «Они любят своих детей, но не так, как надо». Любовь должна быть только определенного вида. Тем не менее люди все острее чувствовали потребность любить кого-то и заботиться о ком-то. Так что, хотя воспитание детей обходилось все дороже, им придавали все больше ценности. В «Анналах Американской академии» (1908) сказано, что «ребенок достоин родительской жертвы». До этой даты можно было отдать незаконнорожденного ребенка чужим людям за 10 долларов. В 1920 году потенциальные родители платили 1000 долларов, чтобы усыновить ребенка, а миссис Джорджия Танн из Мемфиса стала первой женщиной в мире, заработавшей миллион на агентстве по усыновлению. Американское исследование 1970-х годов показало, что дети обычно посвящают домашним делам три с половиной часа в неделю, тогда как матери – пятьдесят часов.
Однако, когда семья полностью основывалась на любви, ребенок не был уверен в том, что ему делать в ответ на любовь, которую ему дарят. Он мог судить о своей ценности, когда приносил деньги в дом, но, когда он был экономически бесполезен и влек финансовые затраты, его самооценка зависела от уверений в родительской любви и восхищении, без какой-либо гарантии, что это восхищение разделит и весь остальной мир. Иногда нужно было отплатить родителям, воплотив фантазию в реальность и став тем идеальным человеком, каким родители хотели бы быть сами. Иногда ребенка призывали вырасти самостоятельным, «счастливым» человеком, хотя тогда любовь могла прекратиться, если результат слишком сильно шокировал. Затем некоторые родители решили, что счастье ребенка не может быть единственной целью их собственного существования, что есть пределы жертвам, которые они готовы принести, что, хотя ребенок и король, его можно свергнуть с трона. Разводы доказали, что ребенок не всегда на первом месте. Существовала большая разница между любовью как долгом и любовью как спонтанным чувством, постоянно нуждающимся в обновлении.
Кроме того, всегда существовал конфликт между преемственностью (как семейной ценностью) и бесконечным стремлением к обновлению. За исключением фараонов Древнего Египта, женившихся на своих сестрах, брак для большинства семей означал приток новой крови от чужаков. Муж или жена были незаменимым глотком свежего воздуха, независимо от того, приносили ли они с собой хаос. То, что дети не оправдывают ожиданий родителей, не является признаком распада семьи, а когда они не получают единоличного и безраздельного внимания своих матерей, это не разрыв с традициями. Семья – старейший из всех человеческих институтов, поскольку она наиболее гибкая. Ее цели на протяжении веков постоянно менялись. Семья с одним или двумя детьми имеет мало общего с домохозяйствами, куда входили приживалки, слуги, квартиранты и незаконнорожденные отпрыски, а также родственники нескольких поколений. Столетие назад даже во Франции, где в числе первых стран семьи сократились, у половины детей было как минимум двое братьев или сестер.
Это объективный факт, что семья всегда меняет свое мнение о том, какой она пытается быть и как достичь своих целей.
Ее окончательным поворотом стало превращение из организации по трудоустройству в организацию, занимающуюся преимущественно досугом. Ее репутация как поставщика рабочих мест оставляла желать лучшего. Родители привыкли действовать осторожно, заводя больше детей, чем им было нужно для обеспечения непрерывности собственного ремесла, и оставляя избыточному потомству участь решать свои проблемы самостоятельно в городах или за границей. Именно поэтому сироты и квазисироты придумали современность: у них не было другого выбора. Предполагалось, что распространение образования позволит молодым добиться большего, чем их предки, но, за исключением редких периодов процветания, для людей с живым воображением подходящих или прибыльных рабочих мест никогда не было достаточно. В 1820-х и 1830-х годах «молодые люди находили применение бездеятельной силе в припадке отчаяния». Как выразился Альфред де Мюссе [38]: «Насмешка над славой, религией, любовью, над всеми – великое утешение для тех, кто не знает, чем заняться». Подростковый возраст, который считали раем перед началом взрослой жизни, оказался источником неврозов и правонарушений. Затем взрослые были очарованы этим изобретением, миражом вечной молодости и опасными удовольствиями, связанными с развитием воображения. Так, наконец случайно выяснилось, что семья способна создавать себе приключения как минимум не хуже, чем обеспечивать стабильность.
Самое положительное открытие, сделанное родителями, состояло в том, насколько интересными могут быть дети, насколько больше радости они приносят как существа, полные непредсказуемого любопытства, чем когда они послушные рабы. Родительство все чаще становится азартной игрой, а дети все чаще фонтанируют вопросами, для которых старые ответы не годятся. Приходится переосмысливать все, что раньше считалось само собой разумеющимся. Не спеши понимать мир, говорили Тому Брауну, ты еще недостаточно стар, чтобы понять его. Но новое отношение стало таким: есть много фактов, которые нельзя изменить, но есть и те, что могут оказаться вообще не фактами.
За прошедшие столетия семьи практически не стали более стабильными, более надежным источником добродетели, и пришло время задуматься о том, как лучше использовать всю связанную с ними неопределенность. Вся история до сих пор была попыткой избавиться от неопределенности. Но дело не только в том, что без нее жизнь была бы скучна. Спокойствие само по себе перестало быть адекватным идеалом, потому что оно никогда не было незыблемым. Планы почти всегда рушатся. При этом богатый опыт может быть растрачен впустую, хотя неудачи можно использовать как новые возможности. Надежда всегда неопределенна, а неопределенность необходима для надежды.
Но одного этого недостаточно, чтобы выбрать направление в жизни. Поэтому в следующей главе мы рассмотрим, какие новые цели может поставить перед собой семья, даже если они приведут к неожиданным результатам. Человеку необходимо знать, куда он хотел бы идти, но одновременно понимать, что он, скорее всего, прибудет куда-нибудь в совершенно другое место.
Глава 22. Почему кризис семьи всего лишь этап в эволюции щедрости
– Как тебя воспитывали?
– Плохо.
Ему восемнадцать, и он пользуется всеми привилегиями, какие может дать семья успешных профессионалов.
– Я мало виделся с родителями, они уходили на работу в восемь утра и возвращались в восемь вечера. Ситуация будет ухудшаться, потому что женщины, да и мужчины, будут работать еще больше, как сумасшедшие. О детях больше не будут заботиться.
Его отец – выдающийся адвокат, защищающий права человека; мать, Моник сделала карьеру в музыкальном мире. В юности, в начале семидесятых, они были бунтовщиками, законодателями нового образа жизни: они встретились, когда оба получили гранты на учебу в США, куда отправлялись проникаться модернизмом все те, кто считал, что будущее – это большое приключение. Моник очень современная женщина. Она дочь радиожурналиста, и с детства ее воспитывали, что нужно учиться, а не мыть посуду. Часто она оставалась одна со своими размышлениями. Она окончила лучшую бизнес-школу Франции (это было в 1968 году, еще до взрыва феминизма). Год она провела, обучая детей из бедных черных семей в Африке, а позже помогла организовать кампанию Анджелы Дэвис во Франции. Ее муж отказался от военной службы по идейным соображениям и вместо этого поехал преподавать в Камерун. Там и родился
