вспоминал он. Когда над ним смеялись, это был его худший кошмар. Но он не только не ожесточился, но и стал образцом душевной щедрости, поехал врачом в Африку и сделал «благоговение перед жизнью» своим кредо. Не жалуясь на воспитание, он настаивал: «Мои родители подготовили нас к свободе». Свободу действительно часто можно было найти там, где ее, казалось, не было. Щедрость – это тоже проявление свободы.
В идеале семья – такое место, где люди щедры друг к другу, но в то же время как единое целое она обычно ставит свои интересы выше интересов других и беспощадна к тем из своих членов, кто не смог исполнить свои обязательства перед ней. Первой великой идеей, связанной с семьей, была попытка устранить это напряжение, отказаться от больших размеров, не заводить много детей, сконцентрировав свои привязанности и отгородившись от подлости мира. Это не всегда приводило к желаемому результату. С тех пор большая семья или клан сменили форму, но не как группа кровных родственников, а как круг людей, объединенных любовью и часто эмоционально более близких, чем родственники. В их частной жизни люди, не являющиеся родственниками, стали играть такую же важную роль, как и родственники, а дети многому учились не только у своих родителей, но и у сверстников. Внутренняя политика семьи, направленная на то, чтобы избежать домашних ссор и услышать каждого, лишь часть ее истории. О ее внешней политике, о том, как относиться к чужакам, говорят меньше, но семья оказала решающее влияние на развитие свободы и щедрости.
Родители редко осмеливались рисковать из вероятности, что их ребенок может вырасти третьесортным безработным блаженным. Их цель – сделать его счастливым. Однако этой цели оказалось невозможно достичь традиционным способом – открыв все двери удовольствий и желаний, – поскольку нельзя быть счастливым, если другие несчастны. Конечно, многие люди счастливы в узком смысле, то есть просто довольны и закрывают глаза на окружающие их ужасы. Или они пытаются быть счастливыми и смеются вместо того, чтобы злиться на человеческую глупость. Или утешают себя моментами экстаза, понимая, что они неизбежно скоротечны. Но никакое счастье не будет полным, если оно эгоистично. Если люди никому не могут быть полезны, они начинают презирать себя, что приносит мрачное удовольствие, поскольку они считают других жадными и жестокими. Иметь счастливых детей – только первая часть мечты. Они смогут быть удовлетворены своим собственным счастьем только в том случае, если мир от этого тоже выиграет. Это придает воспитанию детей, да и жизни, не просто прозаическую цель.
Раньше детям советовали смириться со своей судьбой, но некоторые отказывались слушать. Затем появилось чувство идентичности, которое Эрик Эриксон определил как «чувствуешь себя в своем теле как дома, знаешь, куда идешь, и внутренне уверен в ожидаемом признании важных для тебя людей». В истории мало упоминаний о таких идеально последовательных людях. А эти немногие были слишком самодовольны, чтобы хоть сколько-нибудь приблизиться к совершенству. Сам Эриксон не достиг того, что проповедовал. Будучи незаконнорожденным ребенком, не знавшим, кто его отец, в своей философии он вдохновлялся стремлением к нормальности, которой сам никогда не знал. Понятие чувства идентичности (самоопределения) было изобретено для тех, кто хотел, чтобы мир стал менее сложным. Альтернатива – быть разным в разных обстоятельствах, сделать приоритетом расширение своих симпатий и понимание других по сравнению с пониманием самого себя. Семьи, запертые в собственном коконе, обычно к этому не готовы.
Фрейд, старший сын в семье, жил в период расцвета авторитарного правительства. Неудивительно, что бунт против отцов стал смысловым центром его метода. Сегодня, однако, угрозой представляется уже не авторитет родителей, а их бесцельность. Главное – не борьба за власть, а поиск цели в жизни. Родители больше не властны над воображением своих детей. Однажды 2000 австралийских школьников спросили об их отношении к миру, каким они его видят. Опрос выявил следующее: они определяют родителя как человека, который заботится о вас, покупает вам вещи, тратит на вас деньги, защищает: «Они любят меня, потому что я их ребенок и я – все, что у них есть». Они добавляют, что учительница помогает открыть мир и объясняет его, хотя и недостаточно, и «она не всегда справедлива». Затем жизненно важен друг – тот, кто понимает вас, веселится и грустит вместе с вами и ободряет вас. Основная жалоба этих детей в том, что им не хватает времени заниматься тем, чем они хотят: слишком много требований и слишком много предметов, вызывающих интерес.
Желанию в полной мере участвовать в жизни общества, быть человеком в самом широком смысле этого слова препятствуют подозрительность и пренебрежение, которые люди всегда испытывали друг к другу, а также тот факт, что их трудно заставить проявить щедрость по отношению к незнакомцам. Пока опыт воспитания щедрости показывает, что нет необходимой связи между щедростью внутри семьи и по отношению к незнакомцам. Сосредоточиться на щедрости и гармонии внутри дома, как это принято в современном мышлении, и забыть о том, что происходит за его пределами, – все равно что смотреть на поле и не замечать горизонта.
«В этом нет смысла. Вы, французы, любите только своих детей, а мы любим всех детей племени». Так в XVIII веке сказал индеец из племени наскапи (когда-то их называли «краснокожими») иезуиту, который хотел научить его, что такое хорошие поступки. Хотя среди американских индейцев в целом ребенок не ходил в школу регулярно, исключительное количество любви, которую он получал от родителей, родственников и прочих людей, не связанных с ним кровными узами, поражало всех путешественников-европейцев. Любой ребенок был желанным гостем, куда бы его ни привели ноги, и всегда был уверен, что встретит ласку, пусть и не всегда от одного и того же человека. Участвуя в мероприятиях как с детьми, так и с другими взрослыми, он редко оставался один. Он был обласкан независимо от того, родился ли он в браке или вне брака. Сирот воспитывали на условиях полного равенства, как и угнанных в плен, поскольку те, кто избежал скальпирования, усыновлялись и становились родственниками: значительное число белых, ассимилированных «краснокожими индейцами» после пленения, отказывались вернуться в «цивилизацию» после освобождения. У мохаве не было слова, обозначающего наказание. Своенравного ребенка называли диким, сумасшедшим или несносным, но к нему относились лишь с легким раздражением и терпимостью, поскольку считалось, что плохое поведение вызвано сверхъестественными причинами, а также особенностями характера, не подвластными контролю. Такого ребенка считали будущим шаманом, способным общаться с невидимыми духами, и часто он в итоге действительно становился уважаемым шаманом. Только грубое насилие было непозволительно.
Такая покладистость по отношению к детям была возможна потому, что считалось, что они принадлежат общине, а не своим родителям, но таково было отношение индейцев к любому их имуществу. Щедрость была для них высшей добродетелью. Вождем был не тот, у кого больше всего имущества, а тот, у кого его меньше всего, потому что он больше раздавал другим и получал больше благодарности. Они ничего не покупали и не продавали друг другу, только обменивались подарками. Уничтожение всего, что принадлежало умершим, избавляло от соблазна сколотить семейное состояние. В большинстве племен богатство не имело престижа, ценились достоинство, мудрость и духовность. Любой мог прийти в гости, и его кормили. Он мог присвоить себе любой предмет, которым больше никто не пользовался. Белые называли «краснокожих» ворами, не понимая, что имущество признавалось частным лишь до тех пор, пока им активно пользовались и оно было необходимо. Мужчины проводили большую часть времени в лесу, а женщины и дети – на поляне, но оба пола должны были уметь выполнять любую работу: мужчины – шить и готовить, женщины – стрелять и выслеживать добычу. Часть времени семьи жили в отдельных вигвамах, в другие периоды – все вместе в «длинном доме».
Однако обратной стороной такой всеобщей любви было то, что «взрослые любили многих, но редко глубоко влюблялись (если вообще влюблялись) или были связаны с одним человеком». Браки были непрочными, развод у апачей происходил просто: жена выставляла одежду мужа за порог, и это означало, что он должен вернуться к матери; или он
