друга, но всегда среди тех, с кем он не соревнуется.
Хотя сестры и являются друг для друга соперницами, братья и сестры близки, и их связь самая сильная в этом обществе. Сестры больше всего скорбят о смерти братьев, больше, чем о смерти матери. А если у мужчины случается беда, первым делом он идет к старшей сестре. У отцов «воинственные» отношения с женами, они обмениваются оскорблениями в адрес предков друг друга, но дочерей отцы любят и даже кокетничают с ними. Матери, не слишком ласковые с дочерьми, больше всего заботятся о сыновьях и защищают их от отцов. Братья обычно дерутся между собой, спят с женами друг друга, и даже сыновья братьев тоже враги. Однако этот народ нашел выход. Они видят в Аллахе не отца, а друга и возлюбленного: зороастрийское слово «бог» значит «друг». Вот одна из их молитв: «О Боже, даруй мне настоящего друга, который без уговоров явит мне свою любовь». Им нужен друг, которому они смогут доверять, кому будут преданны и верны. Идеальный друг приходит со стороны, ничего не требует, не стремится к доминированию. Они мечтают об иностранце, который станет их другом, кому они смогут оказать гостеприимство, что для них величайшее удовольствие. На публике они хвастаются своими планами добиться почестей и богатства, но наедине жалуются, что чувствуют себя в плену семейной ревности. Они охотно мигрируют, чтобы затеряться в другом мире. Потом они жалуются, что их новая страна проявляет меньше щедрости по сравнению с домом и гораздо меньше гостеприимства. Снова и снова мы обнаруживаем, что щедрость обильнее всего цветет на скудной почве, как будто бесчеловечность для нее – лучшее удобрение. И это не пессимистичный вывод, учитывая, что в бесчеловечности недостатка не наблюдается.
Во всем мире разочарование в братьях и сестрах побуждало людей искать взамен названых братьев и сестер вне семьи, придумывать отношения, где не было бы места зависти. Братание посредством более или менее причудливых церемоний влекло за собой такую преданность, какую родные братья не гарантировали. На Тиморе, например, братающиеся резали себе руки и наполняли бамбук кровью и вином как символом своего союза. Согласно Тациту, армянские и иберийские князья связывали большие пальцы рук, прокалывали их и каждый сосал кровь другого. В «Песне о Брунгильде» говорится, что скандинавы братались, смешивая свою кровь в следе. В одних странах менялись одеждой, в других – именами или оружием, в ряде случаев братающиеся растирали себя слюной друг друга. В память об этом событии часто сажали дерево. Иногда братья делили все, даже жен, но прежде всего они хотели, чтобы их верность друг другу была нерушимой, абсолютно надежной, иногда они даже думали о себе как о двух половинках одной личности.
Путешественники в XIX веке сообщали о местах, где все молодые люди, получив посвящение, одновременно становились братьями и называли жен друг друга «жена», а детей – «сын» или «дочь». В Черногории обнаружились три степени добровольных братств: малое братство создавалось посредством трижды повторенного поцелуя, а более глубокие связи подразумевали благословение священника и принятие Евхаристии. Женщины, и замужние, и одинокие, вступали в подобные отношения путем совместного распития вина, поцелуя и обмена подарками, причем их союз наконец освящался на ступенях алтаря. Затем, как говорят, они обращались друг к другу «младшая сестра» (или «золото мое», или «мой маленький фавн»), часто одевались одинаково и носили одинаковые украшения. Церемонии такого рода происходили и между лицами разного пола, хотя считалось, что они были более распространены в далеком прошлом. В Сербии, Хорватии и Болгарии есть записи о ежегодном возобновлении братских уз. Братство могла создать даже девушка, идущая в одиночку по горам и приглашающая первого встречного мужчину стать ее братом. Он был обязан охранять ее, как если бы она была его родной сестрой. Человек, находящийся в крайней опасности, может сам попросить кого-то стать его братом. На Фиджи «о товарищах по оружию говорят как о муже и жене, что указывает на закрытость их военного союза». Но если братства ограничиваются двумя или несколькими людьми, если у них нет другой внешней политики по отношению к остальному миру, кроме войны, в долгосрочной перспективе они саморазрушаются.
Многочисленные попытки убедить всех без разбора и в массовом порядке стать друг другу братьями не увенчались особым успехом. Христианство, например, провозглашая высшие идеалы всеобщего братства, независимо от расы, пола, социального положения и характера, на практике вело войну с еретиками и неверными, как и коммунизм. Всякая вера, почувствовав власть, забывает, почему она хотела власти. Лишь недавно, утратив свой политический статус, церкви вернулись к своим идеалам. Французская революция больше сомневалась в братстве, чем в свободе или равенстве, и не ограничилась жестами вроде посадки деревьев на границах в знак гостеприимства и защиты. Юриста, который пытался применить принцип братства, настаивая, чтобы в число присяжных Парижского трибунала вошли католик, протестант, иудей и единственный цветной, которого он знал, «чтобы символизировать братство между расами», назвали «скользкой змеей, ползущей между противостоящими сторонами». Такая подозрительность напоминает страх, внушенный почти за тысячу лет до этого исламским «Братством чистоты» (основанным в 951 году н. э.), которое интересовалось всеми религиями и находило в каждой элементы истины, но составленная ими «Энциклопедия всех знаний» была приговорена к сожжению по приказу халифа. Современное государство всеобщего благосостояния, давая каждому обездоленному законное право на помощь, неспособно обеспечить человеческое тепло. А теперь консервативные теоретики вообще хоронят идеал братства, отвергая его как угрозу частной жизни и конкуренции. Призыв лидера чернокожих американцев Маркуса Гарви к «универсальному братству всех рас» остается благородной мечтой.
Однако тем временем маленькие братства незаметно разрастаются, пытаясь сделать то, чего не могут большие. Девушка на ферме недалеко от Коньяка, изливающая душу своим друзьям по переписке на других континентах, а не своей семье, – свидетельство того, что люди повсюду ищут родственную душу и тех, кому можно довериться. Из этого поиска может вырасти другой вид семьи и привязанности нового уровня: семьи, созданные по зову сердца и воображения, свободно выбранные, неспособные налагать жесткие обязательства. О людях больше нельзя думать просто как о жителях одного города, поскольку они все чаще говорят, пишут и слушают тех, кто находится за много километров (иногда за тысячи), больше, чем собственных соседей. Они в такой же степени граждане страны писем, или науки, или бизнеса, или футбола, или чего бы там ни было еще, чем они увлекаются, как и своей собственной страны. Каждый человек постепенно создает международную конфедерацию лично им выбранных представителей человечества. Все больше и больше людей не хотят быть морковками, застрявшими в грязи, неотделимыми от своего единого семейного корня. Некоторые еще пытаются вести себя так, питаться исключительно собственными соками, но это становится почти невозможным. И они тайком простирают свои корневые волоски в разные отдаленные места в поисках более разнообразного питания. Теперь, когда в воздухе содержится не только кислород, но и радио- и телевизионные сигналы, ни одна семья, какой бы дружной она ни была, не может оградить себя от мыслей, которые влетают в окна, как пчелы, оплодотворяя воображение и перенося пыльцу из одного сознания в другое и превращая людей в родственников тех, кого они никогда не встречали. Это совершенно новый вид братства, более эфемерный, изменчивый, случайный, но не такой удушающий.
Члены семьи близки друг с другом, но не слишком, и каждый сохраняет определенную степень независимости. Это идеал, соответствующий переменам в семейных отношениях, которые называются кризисом семьи. Но в каждом кризисе кроется возможность. Старение населения означает, что больше бабушек и дедушек, более спокойных и отстраненных, чем родители, будут выступать в роли наставников для молодежи, компенсируя в некоторой степени то, что когда-то делали старшие братья и сестры в больших семьях: за последние два столетия доля тех, у кого в двадцать лет еще есть бабушки и дедушки, удвоилась с четверти до половины. Побочный эффект травм, связанных с крахом брака, – перестановка ролей: дети иногда становятся советчиками своих родителей, а родители просят снисхождения у детей. Люди, у которых нет никаких связей, кроме тех, что созданы благодаря неизбирательной любви
