говорил, что пошел на охоту, и больше не возвращался. За свое беззаботное отношение ко всему, за нежелание злиться, за ужас перед противостоянием лицом к лицу они дорого заплатили: обратив свой гнев против других племен, они уничтожили себя в войнах. Война стала для них лекарством от горя, и им постоянно требовались новые пленники, чтобы восполнить потери. Поклоняясь равновесию природы и отрицая существование зла, они находили поверхностное спокойствие в том, чтобы всегда говорить «да»: «Ты прав, брат», не желая принуждать друг друга, относясь к враждебности в душе так же, как к физической болезни. Но зато их мучил страх обмана. Бесконечные безрезультатные дискуссии и разобщенность подорвали их способность к сопротивлению. Их цивилизация была создана для широких открытых пространств, куда недовольные могли спокойно уйти: 16 тысяч чероки имели в своем распоряжении 260 тысяч квадратных километров Техаса.
Древние индейские цивилизации рухнули – в числе прочих причин – потому, что, хотя они и выработали впечатляющую внутреннюю политику, у них не было эффективной внешней политики. Чужаки повергали их в ступор. Они воспринимали конфликт как часть естественного порядка вещей, но не могли справиться с агрессорами, имевшими совершенно иное представление о том, что естественно, а что нет. Можно организовать небольшой островок щедрости посреди чащобы зависти, но это лишь приумножит трудности. Американские индейцы в конце концов были деморализованы, поскольку их чувство общности было не безгранично.
Сегодня потомки американских индейцев, смешанные с потомками африканцев и европейцев, по-прежнему неспособны эффективно бороться с потомками своих захватчиков. В Бразилии, например, они слишком бедны и отлично осознают бесконечные градации между скромностью и бедностью, между «ужасно тяжким положением» и «ходячим трупом». В Нордесте минимальной зарплаты едва хватает на жизнь одному, не говоря уже о семье, а женщины и дети соглашаются на еще меньшие деньги за тяжелый труд на жаре, рубку сахарного тростника. Главная цель хорошего работника – скопить достаточно денег, чтобы оплатить свои похороны, тогда как богатые страны вложили огромные суммы, чтобы сделать богатых еще богаче и оставить половину населения неграмотными, тем не менее нищета здесь стимулировала появление определенного вида щедрости. Бедняки беспокоятся, что голод сделал их слишком жадными, и сознают, что ни один уважающий себя человек не любит просить о помощи. Они ставят перед собой задачу предвидеть нужды своих соседей, раздавая небольшие подарки – например, немного бобов или бананов, завернутых в коричневую бумагу, – и при этом прилагают огромные усилия, стараясь, чтобы при раздаче подарков в приоритете оказались те, кто в наихудшем положении, даже если это означает, что они сами ничего не получат и пойдут домой в слезах: в следующий раз соседи вспомнят о них. Взяли на воспитание чужих детей 38 процентов женщин, но это говорит и о том, сколько детей брошены или ушли из дома, потому что им не хватает еды. «Мама любит тебя?» Девятилетний попрошайка отвечает: «Она должна меня любить. Я приношу ей деньги и еду». Муж тоже часто просто тот, кто приносит в дом еду, хотя он может исчезнуть в любой момент. Официальный брак в таких условиях встречается редко.
Щедрость с трудом переживает амбиции. Когда мигранты впервые переезжают в трущобы вокруг городов в поисках работы, каждый сам за себя. Потом они пробуют кооперироваться, но, как только начинают экономить, зачастую каждый снова становится сам за себя. Состоятельные люди верят, что проявляют щедрость, взяв в дом бедного ребенка в качестве прислуги, и довольны тем, что бедные продолжают интересовать богатых, но в результате бедные начинают считать себя безнадежными и измученными: я конченый человек, говорят они еще с юности. «Я не боюсь умереть», – говорит десятилетний беспризорник.
Около семи миллионов детей живут сегодня на улицах Бразилии бок о бок с бродячими кошками, и постелью им служит кусок картона. А представители среднего класса, чрезвычайно нежно любящие собственных детей, часто не замечают этих бродяг, проходящих мимо, смотрят на них не как на детей, а как на угрозу своей собственности. Как еще выжить брошенному ребенку, кроме как занимаясь воровством? «Чего бы ты хотела добиться в жизни?» Девятилетняя девочка, семь раз попадавшая в полицию за кражу, ответила: «Пойти работать в полицию». Почему? «Чтобы я могла воровать и меня не поймали». Владельцы магазинов нанимают банды убийц, чтобы уничтожать этих беспризорных детей – чтобы был порядок. Один такой отряд смерти называет себя «Учениками Иисуса». Шестнадцатилетний профессиональный убийца говорит: «Я убивал только таких людей, которые ни на что не годились». Это единственная страна в мире, где есть Министерство по делам детей и одно из самых передовых законодательств о правах ребенка.
Бразилия идет по стопам Британии XIX века, где аристократы по воскресеньям посещали психбольницу ради развлечения, но отказывались посещать детские приюты, как призывал их Чарльз Диккенс, поскольку сиротами кишели все улицы городов во время первой промышленной революции, «словно саранчой» (тогда как сирот в Нью-Йорке раньше называли «маленькими арабами»). Сирот из сказки про Гензеля и Гретель, которые хотя бы были вдвоем, придумали как аналог мечты о супружеских парах, живущих долго и счастливо. Это и через века не потеряло свою актуальность, потому что следствием процветания стали затруднения с проявлениями щедрости; число счастливых браков тоже не увеличилось. Аргентинские матери, объединившиеся против похищавшего своих оппонентов диктаторского режима и переживавшие обо всех детях, а не только о собственных, растворились в своих семейных заботах, как только жизнь вернулась в более или менее нормальное русло. Однако процветание не обязательно и не всегда заходило в тупик эгоцентризма. Тихие домашние радости способствуют накоплению имущества только на первом этапе, затем наступает время, когда дом, несмотря на уют, становится слишком тесным и недостаточно подстегивает к росту. Коллекционирование предметов сменяется коллекционированием «интересных людей». В конечном счете любопытство становится важнее комфорта.
Роль любопытства как стимула к щедрости была решающей. Однако родители и дети редко могут быть друг с другом до конца откровенны, и в этих отношениях есть предел тому, что можно обнаружить и чего добиться любопытством. Например, у французов дети в целом ставят своим родителям высокие оценки, и семеро из десяти говорят, что родители помогают им «быть самими собой», однако родители сомневаются: всего четверо из десяти родителей считают своих детей ласковыми и убеждены, что дети считают их «открытыми и молодыми»; 26 процентов полагают, что они кажутся раздраженными, 30 процентов – требовательными и авторитарными, 20 – обеспокоенными. Среди детей 44 процента говорят, что их родители считают их ленивыми, но того же мнения всего 12 процентов родителей. Иными словами, им очень трудно догадаться, что происходит друг у друга в головах.
Человеку всегда интересны не только родственники, но и другие люди, по отношению к которым у него нет никаких обязательств и можно получать удовольствие от проявления щедрости. Этот процесс можно наблюдать среди пуштунов в Северном Пакистане. Один антрополог обрисовал их обычаи в резко контрастирующих тонах, с той самой ноткой преувеличения, которая необходима, чтобы осветить всеобщую проблему. Он описывает этих людей как крестьян, мечтающих быть самостоятельными и сильными, бороться со всеми остальными за сохранение своего достоинства, независимыми до такой степени, что они предпочитают питаться только тем, что вырастили сами, считая унизительным работать на других пуштунов, поэтому даже врачи дают консультации бесплатно, чтобы их не посчитали прислугой. Личная гордость и сплоченность семьи здесь, как и на Западе, вступают в противоречие. У детей до такой степени развита соревновательность, что разговор представляет собой в основном долгий спор об имуществе: «Это мое», «Нет, это мое». Их учат быть агрессивными, лгать, чтобы избежать наказания, бояться только публичного унижения, но не испытывать чувства вины, когда они стараются обойти нескрываемый фаворитизм своих родителей. Отцы гордятся тем, что у них есть сыновья, но с годами все меньше их любят, завидуют им, а сыновья с нетерпением ждут возможности унаследовать землю, потому что человек без земли – никто. Их отношения становятся строго экономическими, борьбой за деньги и власть, а иногда соперничество завершается убийством. Как будто все организовано так, чтобы у каждого был враг или соперник. В результате каждый находит
