не экономили на бумаге и печати, отчего десятки кадров из фильмов чётки и ярки (несмотря на свою чёрно-белую природу).
Но вернёмся к определениям. Нуар определяется интуитивно, но чрезвычайно узнаваем. Автор, кстати, настаивает на прилагательном «нуаровский».
Итак, это производная от гангстерских фильмов, и в нём обязательно присутствует криминальное начало. Реже в героях наличествует казённый человек, чаще — частное лицо, не связанное субординацией и правилами. Редко случается адекватное воздаяние поступкам главного героя, чаще, чем в прочих жанрах, присутствует насилие. Классический «нуар» обычно связывают с особой игрой света — действие происходит ночью, особая роль отдана теням, лица освещены с необычных ракурсов, и это чисто городская история, при этом хэппи энд нечастый гость в ней.
Самое интересное тут, конечно, цвет и свет. Васильченко пишет: «Подлинным отражением реального города его кинематографический портрет при этом не становится — это всего лишь его „тёмная деформация“, объект, в котором выделены и подчёркнуты только теневые стороны жизни. В итоге сутки почти всегда сводятся к истории одной ночи, во время светлого периода дня любое действие замирает, будто набираясь сил во сне» [230].
«Тени, порождённые ночью, в нуаре далеко не так слабы, как тусклые отблески света. Они эгоистичны, бесцеремонны, жаждут насилия и падки до соблазнов. В этих тенях проявляется настойчивая „воля к ночи“ со всеми её сомнительными атрибутами» [231]. Тени двигаются, выходят из углов, мечутся по стенам и заползают на потолок — это фрагменты живой тьмы.
Вторая неотъемлемая черта: нуар — это жестокий городской романс. Город в нём не только место действия, но и герой. Место, в котором у каждого здания есть тёмный и мрачный двойник — светлой улице соответствует сумрак двора, мусорные баки, раздвижные пожарные лестнгицы — и неизвестно, кто первичен — освещённый дневной фасад или тень стены. Лабиринт подземелий тоже годится в качестве локации, а особенно самый доступный городской лабиринт — метро.
Третья составляющая — особый тип героя. Главный герой нуара — брутальный мужчина с особым отношением к преступлению. Иногда он сам преступгник или балансирует на грани законного. Законопослушный герой передаёт героя в руки правосудия, герой нуара и есть закон, его бог дремлет в вышине, отдавая жестокость и жалость в руки человеческие.
В книге говорится о специальном типаже личного расследования и личного правосудия: «Частный детектив, который был известен публике по литературным произведениям и кинофильмам 30-х годов, так и остался в прошлом. В нуаре появился новый тип сыщика — подчёркнуто бесчувственный и отрешённый. Подобно Шерлоку Холмсу и патеру Брауну, новый герой категорически отказывается работать на полицию. Он не хочет быть связанным с репрессивным государственным аппаратом, полагая, что сможет принести больше пользы, будучи „свободным“. Данная черта характера перекочевала из викторианской литературы в американский кинематограф, практически не претерпев существенных изменений» [232]. Но тут же автор оговаривается: «Ранний нуар породил „код“ частного детектива, который и по сей день используется для создания подобных образов. Отстранённый сыщик противопоставлен холодному и рассудительному рационалисту (Холмс). Нуар обращается к подсознательному, в то время, как классический английский детектив — к рассудительным аспектам жизни» [233].
Четвёртое основание жанра — героиня нового тогда типа. Нуар — один из самых эротичных жанров, исключая, быть может, собственно, эротическое кино. Причём имеется в виду вооружённая эротика. В середине XX века произошло перемешивание общества, и в том числе перемена гендерных ролей. Две войны, и американская мобилизация женщин на производство (ср. знаменитый плакат We can do it!) окружили обывателя самостоятельными женщинами, принимающими решения. Васильченко, вслед другим исследователям, пишет о «двух полюсах» женского начала в нуаре — невинное существо и роковая женщина.
Мне нужно вставить несколько слов. В нуаре роковая красавица манипулирует мужчиной. Она становится особым родом сексуального объекта. То есть она, конечно, является объектом мужского желания, но несёт в себе опасность для мужчины. Для него всякая женщина должна быть добычей, однако добыча часто сама оказывается охотником (охотницей). Вот эта модель «политого поливальщика» остаётся чрезвычайно продуктивной и сейчас. Во времена окончательного перемешивания гендерных ролей, мужчина-потребитель часто с упоением ставит себя на место жертвы. Но, парадокс нуара в том, что femme fatale подавляет образ своего светлого варианта — девушки-невинного-цветка, которая часто достаётся герою в награду.
С манипуляцией связано ещё одна черта нуара, то, как жанр обходится с моралью. Традиционная схема эмоций построена на воздаянии. В классическом сюжете происходит медленно разворачивающаяся борьба добра со злом. Зло делает первый ход, добро вначале терпит серию поражений, но потом отыгрывает своё. Зло повержено, добро торжествует. А в нашем случае и добро не совсем добро, и победа его неочевидна.
То, что в СССР возникла целая череда произведений, которые были построены на базовых принципах этого стиля, показывает, что обращение к подсознанию в середине XX века было естественно для всех стран. Подобно тому, как в Нью-Йорке или Кливленде вдруг обнаруживаешь нечто похожее на «сталинские небоскрёбы» только подчёркивает это явление. Не заимствование, нет, а обслуживание каких-то внутренних свойств человеческой природы. Советский нуар, мне кажется, нами не до конца обдуман (впрочем, это вообще не предмет разговора внутри книги — она посвящена зарубежным классическим образцам).
У нас всё жёстче. Мальчик просыпается в своей квартире, он разлучён с отцом, как Телемак. В опустевшем доме по ториччелеву закону заводится шпион, а потом ещё один, мир фальшив и зыбок, и не поймёшь в кого стрелять, когда револьвер тяжелит твою руку. И только кажется, что мир этой плёнки чёрно-белый. В нём тысяча оттенков чёрного и множество разновидностей тусклого света.
Это наш внутренний мир.
19.12.2018
Ворованный воздух (о разрешённой литературе и литературе без разрешения)
В доме всё было краденое,
и даже воздух какой-то спёртый.
Андрей Кнышев
«Все произведения мировой литературы я делю на разрешённые и написанные без разрешения. Первые — это мразь, вторые — ворованный воздух. Писателям, которые пишут заранее разрешённые вещи, я хочу плевать в лицо, хочу бить их палкой по голове и всех посадить за стол в Доме Герцена, поставив перед каждым стакан полицейского чаю и дав каждому в руки анализ мочи Горнфельда [234]» [235] — так было написано классиком, который на своей шкуре почувствовал, как быть настоящим Пьеро, когда вокруг льётся настоящая кровь, а не клюквенный сок.
Увы, нынешняя известность Горнфельда сводится к этой фразе. Он заслуживал большего, но это, как говорится, другая история. Мотив воровства у
