Мы с Зоей ошеломленно переглядывались.
— Товарищ генерал считает, что это была инсценировка, — пояснил, едва заметно усмехаясь, Гуркин.
. — Что значит — считаю? — недовольно выпятил губы генерал. — Я что, по-твоему, не могу отличить жизни от произведения искусства? Навешал себе кучу картин, — он кивком указал на «галерею», — и считает теперь, что все понимает в жизни. А другие так ни бум-бум!
— Левушка, свидетельство с вами? — спросил Гуркин.
Я молча похлопал себя по карману.
— Продемонстрируйте, пожалуйста, генералу.
Замерцев, шевеля губами, прочитал короткий емкий текст. Повертел свидетельство в руках, прочитал снова.
— Так это что? Значит, они...
— Со вчерашнего дня — муж и жена, — заключил Гуркин, уже не скрывая улыбки. — А что — плохая пара?
— Пара — дай боже, пара хоть куда, — растерянно мямлил генерал. И вдруг взорвался: — Ай-яй-яй! В какое положение ты поставил меня, Федор Алексеевич, об этом ты подумал? И генерал-лейтенанта Крайнюкова, и представителя Ставки! Венгры хоть догадались клок сена захватить. А мы... Ай-яй-яй! Выставил ты нас в хорошеньком свете, нечего сказать! Мужики, мужики, понимаешь, неотесанные, хоть и с большими звездами на погонах... — нервно постучал он пальцами по стеклу на столе. — Вот что мы сделаем для ликвидации этой нелепицы. Вот что сделаем! — у генерала вдруг загорелись глазки. — Будут подарки — какого черта! После свадьбы, но будут. Так тоже можно. Итак, жалую вам, други, от всей нашей честной генеральской компании тридцать бутылок шампанского. Сегодня воскресенье — завтра же присылайте машину. А? Что теперь скажешь, Федор Алексеевич? — торжествовал он.
— Ну, товарищ генерал...
— Споите мне мужа! — тяжело вздохнула Зоя.
— А ты на что? А жена молодая на что? — отпарировал генерал, очень довольный своей придумкой. — Бери, забирай все шампанское себе и выдавай на праздники по штуке. Ну, поздравляю еще раз от всей души!
Он долго тряс нам руки, все поглядывая на Зою. Видно, очень уж хотелось чмокнуть, но не решался.
Надо было вчера, товарищ генерал. Поезд уже ушел!
Через год у нас с Зоей родился первенец, сын. Назвали Анатолием — в честь ее семнадцатилетнего брата, погибшего в моих родных местах, в Латвии, в последний год войны.
Близких родных у нас не осталось. Ни у нее — мать умерла задолго до войны, отца тоже убили на фронте. Моих же родителей в самом начале войны фашисты расстреляли в латвийской тюрьме.
Так что нам предстояло продолжить род.
Было еще рано. Я не спеша добривался у роскошного настенного зеркала в золоченой резной раме, когда во двор нашего графского особняка, минуя часового у ворот, въехал «виллис» фельдъегерской связи с очень серьезным насупленным сержантом на переднем сиденье и двумя сопровождающими солдатами-автоматчиками на заднем. У сержанта под мышкой объемистый портфель. Опять, значит, торжественно и церемонно привезли нам очередную шифровку. Я хмыкнул. Как правило, в них под грифом «сов. секретно» содержалась чепуховая обыденщина. Подполковник Гуркин, верный своей привычке, аккуратно вскроет специальным ножичком засургученный и прошитый посередине пакет, бегло пробежит глазами листок и передаст секретарю «на вечное хранение» — в пыльную папку на второй полке сейфа, ключи от которого неизвестно когда и кем утеряны и который отлично открывается самой обыкновенной женской шпилькой для волос.
Обильный поток шифровок по любому поводу был атавистическим наследием недавно отгремевшей войны, своего рода ритуальным обрядом. Когда же от нашего «хозяйства» и в самом деле требовалось что-либо срочное и важное, вышестоящие начальники прибегали к обычному телефону, пренебрегая строгими правилами военного периода, и шпарили открытым текстом на всю Европу. Однако в тот день, о котором идет речь, все пошло по совершенно другому сценарию. Не успел фельдъегерский «виллис» покинуть нашу территорию, как за мной примчались из канцелярии.
— К Гуркину! Мигом!
Смыв наскоро мыльную пену с лица, я рванул по витой широкой мраморной лестнице на первый этаж, где располагались наши рабочие помещения и кабинет начальника.
Подполковник Гуркин положил передо мной расшифровку. Я прочитал с удивлением и радостью:
«Сов. секретно».
Начальнику отделения гвардии подполковнику Гуркину.
15 июня в Москве в помещении Антифашистского комитета советской молодежи на улице Кропоткинской состоится расширенный пленум ЦК ВЛКСМ с участием Антифашистского комитета. Начало в 10 часов.
Под Вашу личную ответственность предлагается командировать гвардии старшего лейтенанта Квина с содокладом в пределах пятнадцати минут «О перспективах демократического движения молодежи Венгрии».
Шикин»[9].
— Ваше мнение, старший лейтенант? — Гуркин едва заметно улыбается.
— Какое еще мнение, товарищ подполковник! Приказ! Придется ехать!
Тщетно пытаюсь скрыть бурную радость. Москва! Редкие вызовы в столицу для меня всегда праздник.
— Радуетесь! — подполковника Гуркина не провести. Он прекрасно понимает, что происходит у меня на душе. — Не рано ли? Сегодня четырнадцатое. Рейсового самолета нет.
— И еще доклад писать... — Я скисаю на глазах начальства.
— Ну, ну! Не вижу трагедии. Положение и перспективы молодежи вы знаете не хуже самого товарища Ракоши, не надо никаких бумажек. С самолетом тоже устроимся. Я договорюсь с военными летчиками. Да вот прямо сейчас — чего откладывать.
Снял трубку телефона прямой армейской связи:
— Полковника Бидаху, пожалуйста...
Все складывалось как нельзя лучше. В пять утра с военного аэропорта в Москву отбывал с грузом «Дуглас». Обратно рейсовым.
— Смотрите, почетную грамоту ЦК ВЛКСМ на радостях в Москве не оставьте, — отпуская меня, загадочно улыбнулся подполковник.
— Какую почетную грамоту? Мне?
— А кому еще?.. Прорвался такой слушок через границы и заставы... Ладно! Теперь к себе, соберитесь с мыслями, после обеда доложите. Никаких записей, кратко, емко. Не забудьте про возможные варианты развития событий. И ни звука о пропавшей делегации. Учтите: там щелчков по носу не любят.
К вечеру я был полностью готов.
Спал беспокойно. То полет снился, то почетная грамота — подполковник Гуркин зря трепаться не будет.
Только, казалось, заснул — и тут же осторожный стук в дверь.
— Пора! — шепчет Игнат, персональный водитель шефа. — Четыре ноль-ноль.
— Ты повезешь?
— Гуркин приказал на своей.
Вот это да! «Шкода люксус супериор». Шикарный красный лимузин, обитый изнутри красной же кожей, с шестью скоростями, радиоприемником. Говорят, до Гуркина этот жеребец благородных кровей помещался в конюшнях короля Румынии.
Собраться мне — двадцать секунд. Из вещей — один планшет с документами. Плаща не беру — вон какое ясное утро.
Прокатились до аэродрома с ветерком, Капитан корабля, ветеран моих годков, предупрежден.
— Только имей в виду, старшой, сидеть придется на кулях, на ящиках. Есть, правда, хлипкая садовая скамейка, но на ней еще хуже: взбрыкивает на воздушных ямах как необъезженная кобыла,
Да какая там разница!
Летели не прямо, садились раза три возле небольших городков. Летчики говорили: что-то смазать, что-то отрегулировать, «Дуглас» никудышный, давно пора на свалку. Но я же видел. Нас ждали. Подходили женщины, подходили старички со старухами, получали ящички, кульки, мешочки. Ничего криминального, конечно: свои посылают своим. Но время, время-то идет!
Когда подлетали к Внукову, я взглянул на часы и моментально вспотел. Через полчаса начинают, а я еще в воздухе.
Хорошо, летуны посадили на свой автобус и примчали к метро «Парк культуры». А оттуда одна остановка до Кропоткинской.
И вдруг...
— Товарищ гвардии старший лейтенант!
Я по инерции продолжаю бежать, но уже чувствую: что-то неладно!
— Товарищ старший лейтенант! — голос уже включен на полный звук. — Вы! Вы! С планшеткой в руке.
Останавливаюсь. Кряжистый майор с квадратным лицом. На рукаве повязка дежурного, на груди — одна-единственная черно-оранжевая медальная планка — «За победу над Германией».
Подходит нарочито медленным шагом. Небрежно кидает кисть правой руки под козырек:
— Майор Колядный. Комендантская проверка. Ваши документы!
Документы у меня чище чистого. Подаю офицерское удостоверение, командировочное предписание. Ох, пистолет в кобуре... Да что это я! Он же у меня в предписании записан.
Майор медленно, по слогам читает текст. Внимательно вглядывается в печать, разглядывает командировку на просвет.
А минуты бегут, бегут...
— Нарушаем форму одежды, товарищ старший лейтенант. И где? В столице нашей родины!
