Впрочем, политика политикой, но мой путь по онкологическому маршруту – это прежде всего мое личное приключение, и именно оно имеет для меня первостепенную важность. Я узнал, что страх можно победить, и если он побежден, в человеке раскрываются удивительные способности. Я узнал, что мы сильнее, чем обычно думаем о себе, и когда преодолеваем то, что кажется непреодолимым, становимся еще сильнее. Я узнал, что сила человеческого содружества не имеет границ и наделяет нас таким мужеством, какого мы в себе и не подозревали. Я узнал, что оптимизм и надежда помогают преодолеть ужас и мрак. Я узнал, что человеческий дух более могуществен и отважен, чем можно было бы предположить. Я узнал, что, хотя рак – ужасное заболевание, он способен нас полностью преобразить.
Вы, может, будете смеяться, но я и теперь верю в эти свои открытия. И это не пустые сантименты. Я знаю, что рак – жестокая, безжалостная болезнь, которая косит детей, молодежь, матерей и отцов, жен и мужей, и совершает она свои злодеяния, не оглядываясь на наши чувства. Я знаю, что жестокость этой болезни страшнее всего, когда пациент одинок, лишен надежды и защиты.
Я не превозношу рак, а пытаюсь ему противостоять. Я хочу, чтобы каждый читающий эти слова, если он почувствовал у себя симптомы того, что может оказаться раком пищевода, и опасается пройти обследование, прямо завтра обратился к врачу. Я хочу, чтобы каждый, у кого есть крупные свободные средства, направил их в благотворительные службы, список которых приведен в конце этой книги. Я хочу, чтобы рак был побежден.
Но пока рак – это повседневная реальность, я хочу, чтобы люди знали: как бы он ни был страшен, у них есть силы, чтобы ему противостоять и выйти из этого сражения с окрепшей волей. Рак способен одновременно вести вас и к разрушению, и к перерождению. Как это происходит, я и сам понимаю не до конца. Рак – это особое, мистическое заболевание, которое, судя по всему, живет и дышит в самых темных закоулках нашей души, именно там, где кроются наши страхи. Есть и другие болезни, не менее жестокие и опасные, но именно у рака есть особая власть толкать нас к страху и отчаянию. А с другой стороны, именно рак может привести нас к перерождению, которое Лэнс Армстронг[10] описал такими словами: «По правде говоря, рак оказался самым лучшим, что случилось в моей жизни. Уж не знаю, почему я подцепил эту болезнь, но она свершала для меня чудеса, и я не хочу с ней расставаться. Зачем мне менять, хотя бы на один день, то, что стало для моей жизни самым важным и самым продуктивным?»
Я не стал бы, как Армстронг, так решительно цепляться за свою болезнь, но я и не жалею о ней. И, разумеется, я не хотел бы умереть той личностью, которой был до своего перерождения. Действительно, так или иначе, но на втором этапе болезни я ощутил тот смысл и то предназначение, о которых раньше и не подозревал.
Несколько дней назад меня навестил Пит Джонс, мой самый близкий друг еще со времен университета. Его матери исполнилось восемьдесят шесть, и в этот самый день она ложилась на такую же операцию, через которую прошел я. Ее ожидала полная резекция пищевода. За пару дней до этого я говорил с ней по телефону. Она, конечно же, боялась, но была исполнена решимости. Ее мужество меня покорило.
Из разговора с Питом я понял, что он и сам переродился благодаря переживаниям за мать и беседам со мной. Он тоже увидел могущество рака и те благотворные перемены, к которым он может привести. Пит увидел своими глазами, как его мать выпрямилась во весь рост, как она исполнилась мужества и стала дарить любовь. На его глазах распустился цветок животворной силы человеческого сообщества.
Не то чтобы он стал сильно религиозным, но он открыл для себя силу человеческого духа и его способность бороться с бедствиями и побеждать их. Он завис где-то на полдороге между человеком и Богом, между верой и скепсисом, но уже не сомневался, что у всего этого есть какая-то цель.
Когда я оглядываюсь на то, что произошло со мной, мне трудно не видеть, что весь мой путь через эту цепочку неожиданных и сверхъестественных событий был подчинен какой-то цели, исполнен единого смысла.
Это путешествие вело меня из Лондона в Нью-Йорк, потом в Ньюкасл, потом обратно в Лондон, через все эти испытания страхом и болью, которые, как мне казалось, у меня не было сил выдержать. Уже на следующем препятствии я могу вылететь из седла, но до сего момента весь мой путь был для меня вдохновляющим и плодотворным, и даже будь моя воля, я вряд ли осмелился бы изменить в нем хоть один шаг.
Это моя жизнь – вот что открылось мне. Делайте все, что можно, чтобы избежать рака, но, если вы уже попались, знайте: у вас еще есть силы, чтобы с ним поговорить.
Рак – мистическая болезнь, но есть нечто более сильное, чем мистика.
Июньские результаты обследования вызвали резонанс, не соразмерный их значению. Еще бы! Они породили хоть какую-то надежду на будущее. У нас в этом отношении не было никаких иллюзий – ведь мы знали, что рак вернется. Однако мы верили, что так или иначе, но отвоевали островок эмоционального равновесия протяженностью от июня до самого декабря, наш дом-крепость на Планете Рака. А в декабре придет время следующего цикла анализов.
Итак, мы взяли тайм-аут. Гейл потребовала настоящего праздника – итальянского солнца, голубых небес и красивых отелей. Ей хотелось туда, где не надо работать, где нет медицинских обследований и где будет достаточно солнца – после нашего убогого английского лета, которым мы были сыты по горло. Ее план был прост – чилаут[11] в каком-нибудь красивом месте.
Итак, в субботу 30 июля мы вылетели из Гатвика в Неаполь. Оттуда двинулись на юг, в Позитано, что на Амальфийском побережье. Там мы надеялись отыскать тихое, уединенное местечко между морем и небесами. Гейл имела в виду прекрасное Ле Сиренусе, с видом на деревушку и на поблескивающие бирюзовые воды бухты. Нам выпал отпуск, и она не собиралась растратить его впустую.
Так мы и поступили. День проходил за днем, я много ел, а один раз даже решился поплавать. Гейл сидела рядом с бассейном и читала книжки. Иной раз мы выбирались в деревушку на получасовую прогулку. Вечерами выходили к ужину, и я наворачивал, сколько позволяли силы.
Но тем временем действовали и другие течения. Я исполнился решимости записать все, что, как мне казалось, я узнал, все, в чем убедился в результате моих похождений.
Я написал большой цикл статей для «The Times», рассказав в них о реалиях онкологического заболевания (в несколько измененном виде вы прочитали их в первой части этой книги). Статьи были приняты очень доброжелательно, и, хотя я писал их в большой спешке, думаю, они сделали свое дело. Опираясь на этот успех, я решил продолжить мое повествование об онкологической одиссее.
Но теперь перед нами встала новая проблема – она возвышалась, как огромная черная туча, висящая над летним морем и заглядывающая к нам в окно.
Я согласился подновить свой политический трактат «Революция без конца». Предполагалось, что дополнения составят где-то страниц двадцать, но я расписался на все сто сорок, а это подразумевало уже совершенно другой расход и времени, и оставшихся сил.
И тут я совершил непростительную ошибку – позволил работе над книгой вмешаться в распорядок нашего праздника. Я сидел в комнате, яростно стуча по клавишам, а Гейл в одиночестве лежала у бассейна. То, что по ее планам должно было стать чудесным мирным полетом на облаке счастья, я разрушил своей собственной рукой – лишь в угоду своему неутолимому желанию сразу записывать все, что узнал.
В результате болезни я стал другим человеком, но тут вдруг наружу вылезло мое прежнее «я», пытаясь рядиться в новые одежды. В течение этих счастливых дней я непрерывно стремился «ловить момент», купаться в розовых ароматах. Когда мы с Гейл оказывались вместе (а это было большую часть времени), между нами царила просто сказочная близость и нежность. Она все время пыталась как-то меня накормить. Я не мог удержать в себе подобающего количества пищи и по этой причине стал весьма капризным гурманом, но одно блюдо, предлагавшееся в нашем отеле, мне нравилось всегда и безоговорочно. Это была клубника в шоколаде. Гейл заказывала тарелку за тарелкой этого лакомства и расставляла их по комнате в надежде, что я соблазнюсь как-нибудь незаметно для себя.
И тем не менее неувязка между сроками сдачи книги и моей преданностью любимой супруге породила одно из самых горьких чувств, какие я когда-либо испытывал. Я разрывался между опасностью нарушить контракт и не меньшим риском разрушить семейную гармонию.
Через неделю мы двинулись на север. Поезд шел из Неаполя через Рим, а направлялись мы в прекрасный прибрежный городок Орбетелло. Это было долгое путешествие, больше четырех часов, и я никак не мог устроиться поудобнее, что очень огорчало Гейл. Она чувствовала, что у меня снова что-то не в порядке. Мы приехали поздно вечером, и я позволил жене в одиночку тащить наши чемоданы по длинному пустому перрону, а потом на другую сторону путей.
