суровых наказаний для его нарушителей [262], что являлось резким контрастом с законом о запрете на смешение рас какого-либо американского штата наподобие Мэриленда. Закон Мэриленда намного подробнее описывал, кого считать принадлежащим к той или иной расе, и грозил суровой карой:
Любые браки между лицом белой расы и негром, или между лицом белой расы и лицом негритянского происхождения до третьего поколения включительно, или между лицом белой расы и лицом малайской расы, или между негром и лицом малайской расы, или между лицом негритянского происхождения до третьего поколения включительно и лицом малайской расы категорически запрещаются и объявляются недействительными; и любой, нарушающий положения данной статьи, считается виновным в позорящем его преступлении и подлежит наказанию в виде тюремного заключения на срок не менее восемнадцати месяцев и не более десяти лет [263].
Драконовские наказания подобного рода представляют собой разновидность закона, который могли предложить миру лишь Соединенные Штаты. Единственный хотя бы частично сравнимый пример, приведенный в нацистской литературе начала 1930-х годов, был найден в Южной Африке, где наказывался внебрачный секс между представителями разных рас, но не брак [264]. Как мы увидим далее, идея уголовного наказания за расовое смешение выглядела крайне привлекательной для таких нацистов, как Николаи и Герке, и радикальных нацистских юристов, составивших черновик Прусского меморандума 1933 года. Именно в криминализации расово смешанного брака видны самые заметные признаки непосредственного американского влияния на Нюрнбергские законы.
Американское законодательство о запрете смешения рас могло предложить кое-что еще, а именно закон о классификации помесей – то, что я буду называть «законом о чистоте крови». Приступив к борьбе со смешением рас, нацисты столкнулись с далеко идущими проблемами, касавшимися помесей Германии. Большинство немецких евреев являлись чистокровными. Но германское еврейство имело немалую историю смешанных браков, и существовала большая доля лиц смешанного происхождения, чей статус был не определен. По официальным нацистским подсчетам, в 1935 году в Германии имелось 550 000 чистокровных и евреев, имевших три четверти иудейской крови, 200 000 наполовину евреев и 100 000 на четверть евреев [265]. Сколько требовалось еврейской крови, чтобы наложить несмываемое пятно на ребенка частично «арийского» происхождения? Кто из германских подданных из числа подобных помесей должен был попасть под топор новых нацистских законов? И опять-таки, как замечают нацистские авторы, Соединенные Штаты преподают базовый урок: поскольку они имели долгую историю сексуальных отношений между хозяевами и рабами, страна, как писал Эдуард Мейер в 1920 году, стонала под тяжестью «чудовищной массы помесей» [266], вследствие чего появилось обширное законодательство о чистоте крови, определяющее, кто и к какой расе принадлежит. Более того, в отличие от американского законодательства об иммиграции и гражданстве, этот закон не делал тайны из своих расистских целей, не используя никаких обходных путей или оговорок.
Опять-таки, американский закон о чистоте крови являлся единственным образцом зарубежного законодательства, предлагавшим обширный перечень взглядов, которые творцы нацистской политики могли изучать и использовать. Но тут мы приходим к самой неприятной иронии во всей этой истории: нацисты оказались не готовы заимствовать американский закон о чистоте крови целиком, но вовсе не потому, что сочли его слишком просвещенным или эгалитарным. Тягостный парадокс состоит в том, что, как мы увидим далее, нацистские юристы, даже радикальные, считали американский закон о чистоте крови слишком жестким для его принятия в Третьем рейхе. С нацистской точки зрения в этой области американское расовое законодательство попросту зашло чересчур далеко, чтобы его примеру могла прямо последовать Германия. Тем не менее мы также увидим, что нацистские юристы прилагали реальные усилия к изучению законов американских штатов в поисках полезных для себя знаний.
К «Закону о крови»: сражения на улицах и в министерствах
Прежде чем перейти к подробностям того, как поступили нацистские политики с американскими законами о запрете на смешение рас и чистоте крови, важно еще раз привести некоторый исторический контекст. Нацистское исследование американского законодательства против смешения рас происходило на фоне конфликтов, имевших место в течение нескольких месяцев после прихода Гитлера к власти в начале 1933 года. Во-первых, имелся политический конфликт между уличными радикалами, желавшими продвигать нацистскую программу посредством спонтанного, подобно погромам, насилия, и партийными чиновниками, которые хотели сохранить контроль за «национальной революцией» в руках государства. Во-вторых, продолжался бюрократический конфликт между двумя группировками: с одной стороны, нацистскими радикалами, призывавшими к самым суровым мерам, и, с другой стороны, юристами более традиционного склада, пытавшимися по возможности придерживаться прежних юридических обычаев и внести ряд смягчений в нацистские постановления и законы. Наконец, имелся конфликт по поводу международных отношений. Планы радикальных нацистов провести направленное против «цветных» рас законодательство сталкивались с яростными протестами во многих частях мира, включая Японию, Индию и Южную Америку [267]. Оказавшись перед угрозой бойкота, нацистские политики испытывали давление, вынуждавшее их смягчить свою расистскую законодательную программу. Все эти конфликты имели решающее значение для использования нацистами американского законодательства о браке и расовом смешении.
Сражения на улицах: призыв к «недвусмысленным законам»
Политический конфликт на улицах лежит в непосредственной основе Нюрнбергских законов. Как доказали историки, Нюрнбергские законы были провозглашены в ответ на радикальное уличное насилие. В 1933, а затем в 1935 году, во время хаотических первых лет «национальной революции», было широко распространено насилие «снизу» – то, что нацисты называли «индивидуальными действиями» против евреев, многие, хотя и не все, из которых приводили к смерти, – действия, не санкционированные и не направляемые берлинскими властями [268]. Неизбежными были случаи, когда целью их оказывались евреи, виновные в Rassenschande, «осквернении расы», которых обвиняли в «сексуальном смешении» с немцами [269]. Генрих Кригер, ведущий немецкий исследователь американского расового законодательства, рассматривал эти «индивидуальные действия» на улицах как немецкие аналоги американских судов Линча: как жители американского Юга, движимые своим «расовым самосознанием», действовали помимо законных каналов, участвуя в прискорбно диком и неуправляемом насилии против черных «осквернителей расы», так и немцы применяли хаотичное насилие против евреев [270] – «восставая», словами Партийного управления по расовой политике, против «чуждой расы, пытающейся одержать верх».
Центральное нацистское руководство также рассматривало эти «индивидуальные действия» как нечто прискорбное по двум причинам. Во-первых, они создавали дурной имидж в иностранной прессе. В частности, министр финансов Хьялмар Шахт, беспокоясь о том, что уличное насилие вредит международному образу Германии и тем самым тормозит ее экономическое восстановление, призывал к жестким мерам против подобного движения [271]. Во-вторых, «индивидуальные действия» отражали неспособность центральных органов партии контролировать вопросы, всегда игравшие немалую роль для нацистских амбиций. Нацисты предпочитали официальное, упорядоченное и надлежащим образом контролируемое преследование со стороны государства, а не линчевание на улицах или «действия,
