программа должна была ограничиваться случаями, когда немцы и «цветные» демонстрировали свои отношения на публике. Как заявлял один из радикальных нацистов, входивших в команду разработчиков, содержавшееся в меморандуме предложение являлось в этом смысле «крайне ограниченным» [283]; в противоположность ему, как отмечалось в меморандуме, законы Джима Кроу касались «как общественных, так и личных взаимоотношений». Это первый из нескольких случаев, когда, как мы увидим далее, нацисты считали американское расовое законодательство слишком жестким, чтобы целиком позаимствовать его для нацистской Германии. (Данное упоминание американских законов в меморандуме было не последним; далее его авторы ссылались на американское и австралийское иммиграционное законодательство при обсуждении предложенного состава преступления «подвергание расы опасности») [284].
Сопротивление консервативных юристов: Гюртнер и Лезенер
Нацистский законодательный радикализм, воплощенный в Прусском меморандуме, в конечном счете одержал полную победу в Нюрнберге [285], но сперва он столкнулся с существенным, и какое-то время успешным, сопротивлением со стороны традиционно настроенных юристов. Фактически им удавалось противостоять радикалам в течение нескольких месяцев. Может показаться странным, что любое успешное сопротивление вообще могло иметь место – разве Германия не стала нацистской диктатурой? – но важно иметь в виду более широкий политический контекст в Германии начала 1930-х. В первые месяцы правления Гитлера над Рейхом продолжали развеваться два его флага, свастика нацизма и простое черно-бело-красное знамя, символизирующее национал-консерватизм, распространенный среди правящей бюрократии, во многом состоявшей из образованных юристов. Необузданный радикализм режима стал окончательно ясен после единственного события – «ночи длинных ножей», нацистской оргии убийств, начавшейся 30 июня 1934 года. После «ночи длинных ножей» стало невозможным делать вид, что Германия не разорвала все связи с традиционными понятиями даже о минимальной власти закона [286]. Но до этого, по крайней мере до начала лета 1934 года, относительно умеренные юристы были в состоянии придерживаться своей линии, и конфликт вокруг Прусского меморандума показывает, что им это удавалось.
В истории юридических арьергардных боев против нацистского радикализма особенно важную роль играли две неоднозначные фигуры: Франц Гюртнер и Бернхард Лезенер. Имеется немало документальных свидетельств их попыток противостоять двум критически важным аспектам радикальной программы: криминализации расово смешанных браков и расширенному толкованию того, кого следует считать «евреем». Ни тот, ни другой вовсе не были героями. Оба принадлежали к крайне правому крылу, сотрудничали с Гитлером и были вполне готовы к работе над созданием той или иной системы преследований. Относительно умеренными их делала вовсе не некая преданность либеральным политическим ценностям, по крайней мере не выраженная открыто [287]. Однако, по данным из многих источников, они защищали традиционные доктрины права, настаивая, чтобы нацистская программа преследования соответствовала логике и суждениям высокоразвитой «юридической науки», которой всегда славилась Германия. Они были не политическими диссидентами, а бюрократами, демонстрировавшими инстинктивный консерватизм образованных юристов, которым какое-то время удавалось защищать некоторые традиционные стандарты немецкой законности.
Начнем с Гюртнера, министра юстиции. Он был одним из национал-консерваторов, сотрудничавших с нацистами и получивших посты в нацистском правительстве. Будучи одним из ведущих членов Национальной народной партии Германии, Гюртнер в 1920-е годы был министром юстиции Баварии, родной земли нацистов, где он выказывал симпатию Гитлеру и, возможно, помогал ему, но так и не вступил в нацистскую партию [288]. Летом 1932 года он был назначен рейхсминистром юстиции национал-консерватором Францем фон Папеном, а после оставлен на этом посту сперва Шляйхером, затем Гитлером. В этой должности он оставался до своей смерти в 1941 году, вступив в партию лишь в 1937-м и став одним из последних примеров сотрудничества нацистов с национал-консерваторами. Ученые изображают его как человека, остававшегося на своем посту из искреннего, пусть и безнадежного, желания до последней возможности противостоять худшим злодеяниям нацизма [289].
В конечном счете это действительно было безнадежно. Гюртнер остался на своей должности при Гитлере, и вряд ли его можно назвать противником зарождающегося режима. Тем не менее мы знаем, что он пытался ограничить радикализм нацистов в начале 1930-х [290] и, в частности, наряду с другими юристами часто высказывал возражения по поводу требований Прусского меморандума криминализовать расово смешанные браки.
Представляется важным подробно описать эти сомнения. С точки зрения получивших традиционное образование немецких юристов, даже тех, кто был полностью готов признать власть нового режима, имели место далеко идущие вопросы о том, смогут ли меры, к которым призывал Прусский меморандум, работать в рамках устоявшихся норм германского права. Большая часть сложностей была связана с крайней обширностью данных предложений. Прусский меморандум в нескольких пламенных абзацах требовал криминализации расово смешанных браков. Но как была возможна подобная криминализация без одновременного признания таких браков недействительными с точки зрения гражданского права? Как могла одна часть закона криминализовать институт, который другая его часть считала законным? Переписывание уголовного кодекса повлекло бы за собой и переписывание гражданского кодекса – весьма пугающее предложение для традиционных немецких юристов [291]. Более того, объявить смешанные браки недействительными было не так просто. Даже Прусский меморандум не предлагал государству расторгнуть существующие межрасовые браки. Введение данных предложений в действие означало создание своеобразного положения дел, при котором некоторые межрасовые браки оставались бы полностью законными, в то время как другие подвергались бы жесткому уголовному наказанию. Подобное могло быть реализовано лишь с помощью неких достаточно непростых и спорных юридических действий [292].
Сложности на этом не заканчивались. В Германии, как и во всех частях западного мира вне Соединенных Штатов, стандартная юридическая доктрина состояла в том, что брак как таковой не может являться предметом уголовного преследования. Двоебрачие исторически наказывалось как преступление, но как пример оно не могло быть легко применено к расово смешанному браку [293]. Собственно, для традиционных юристов, таких как Гюртнер, между двоебрачием и обычным расовым смешением имелся резкий контраст. Двоебрачие, как преступление, по духу было близко к мошенничеству; при преследовании за двоебрачие кто-то из двоих обычно считался невинной жертвой [294]. Двоебрачие, как правило, имеет место, когда один супруг лжет другому о своем семейном положении. Конечно, пример двоебрачия мог быть обобщен при разработке нового нацистского закона: Прусский меморандум предлагал особо жестко применять закон о «расовой измене» в случае «злонамеренного введения в заблуждение», когда один из супругов или сексуальных партнеров обманывал другого относительно своей расы. (Можно также процитировать прецедент в виде закона 1927 года, подвергавшего уголовному наказанию тех, кто не раскрывал наличие у себя венерического заболевания; сокрытие того, что ты являешься евреем, с точки зрения радикальных нацистов, было равно сокрытию наличия у тебя болезни, передающейся половым путем [295].) Но в обычных случаях расового смешения оба партнера вступали в союз, зная друг о
