ли морскую милю.
На следующий день Балкли попросил добровольцев вернуться на барке на остров Вейджер и забрать выброшенную брезентовую палатку на случай, если им впоследствии понадобится дополнительная парусина. И в этом Байрон внезапно увидел шанс. Он вызвался пойти с группой, как и гардемарин Кэмпбелл, и в тот же день они с восемью другими моряками отправились в путь. Кэмпбелл разделял опасения Байрона, и, пока двух молодых гардемаринов швыряло из стороны в сторону и обдавало брызгами, они принялись сговариваться. Байрон считал, что, если они хотят избежать пятна позора, надо вернуться к Чипу. Кэмпбелл согласился, пробормотав, что сейчас самое время.
Надеясь уйти с баркой, заговорщики попытались завербовать других людей на борту, в том числе нескольких бывших сторонников Чипа. Тех тоже потрясло оставление капитана. Опасаясь, что их повесят, если они когда-нибудь вернутся домой, они примкнули к заговору.
Гребя вместе с остальными, Байрон все больше беспокоился: а если Балкли и его люди заподозрят, что они не собираются возвращаться? Дезертирство устроило бы народ – больше места в лодках и меньше голодных ртов, – но вот потеря барки… Это, вне всякого сомнения, приведет Балкли и команду в ярость.
Наступила ночь. Байрон и сотоварищи с тревогой бороздили волны в темноте, пока наконец не заметили мерцающие вдалеке огоньки. Это костры в поселении Чипа. Отряд благополучно вернулся на остров Вейджер.
Чип был поражен прибытием этих людей, а узнав, что они решили остаться, казалось, приободрился. Он пригласил Байрона и Кэмпбелла в свое жилище, и вместе с хирургом Эллиотом и лейтенантом морской пехоты Гамильтоном они засиделись допоздна, с надеждой обсуждая, какие перспективы открывались перед ними теперь, когда они избавились от бунтовщиков. На острове было два десятка человек: тринадцать в главном поселении и еще семеро – в лагере ренегатов. У Чипа и его группы теперь была как минимум одна пригодная лодка – барка, – а еще можно починить ялик.
Однако когда Байрон проснулся на следующее утро, он столкнулся с мрачной реальностью. Ему нечего было надеть, кроме шляпы, рваных штанов и ветхой жилетки. Его ботинки развалились. Но что самое печальное – у него не было никаких запасов еды – даже «мясного пирога». И у остальных вернувшихся с ним моряков тоже ничего не было. Скудные пайки хранились на «Спидуэлле» у тех самых людей, которых Байрон и сотоварищи обманули.
Чип поделился оставленным ему мясом – оно было гнилым, и его в любом случае надолго не хватило бы. Постоянно следовавший прихотям начальства Байрон попытался наконец сформулировать собственный план. Он решил, что должен вернуться к мятежникам и потребовать причитающуюся его отряду долю еды. Это было рискованно, возможно, даже безрассудно, но что еще оставалось?
Когда Байрон предложил эту идею, Чип предупредил, что его враги захотят отомстить и завладеют баркой, снова оставив их ни с чем. Обдумав слова капитана, Байрон сказал, что он, Кэмпбелл и небольшая группа могут пристать на барке к берегу на некотором расстоянии от лагуны. Потом большинство из них будут охранять лодку, а они с Кэмпбеллом пойдут к группе Балкли. Конечно, те могут им отомстить, но искушение едой было слишком сильно. При поддержке Чипа Байрон и его небольшая группа тем же утром отправились в путь.
Добравшись до острова, где расположился Балкли и команда, заговорщики спрятали барку в укромном месте. Байрон и Кэмпбелл попрощались с товарищами и пустились в трудный поход. Они брели через топкие болота и непролазные леса, пока ночью не достигли края черной лагуны. В темноте они услышали голоса. Большинство мятежников, включая предводителей, Балкли и Бейнса, обретались на берегу в поисках пищи – в этом вечном искании.
Балкли, казалось, был сбит с толку внезапным появлением двух гардемаринов. Почему они прибыли по суше и без барки? Байрон, собрав все свое мужество, заявил, что они не покинут Чипа. Балкли, казалось, был уязвлен отступничеством Байрона. Он предположил, что либо Байрона принудил Кэмпбелл, либо гардемарин-аристократ возвратился к укоренившимся порядкам класса и иерархии. (В дневнике Балкли есть такой завуалированный комментарий: «…достопочтенный мистер Байрон» [584] не может приспособиться к тому, чтобы «быть откровенным с народом».)
Когда Байрон и Кэмпбелл попросили еды для своей группы, Балкли и Бейнс потребовали сообщить, где находится барка. Кэмпбелл ответил, что они намерены оставить лодку себе – в конце концов, она предназначалась для перевозки десяти потерпевших кораблекрушение, а теперь эти самые десятеро решили остаться с Чипом. Один из мятежников рявкнул: «Будьте вы прокляты!» [585] – и добавил, что, если барку не вернут, пищи не будет.
Байрон обратился напрямую к остальным морякам, но те пригрозили расправой – они отправят за заговорщиками катер. Байрон отошел, потом, расстроенный, вернулся и попросил снова. Бесполезно. Он удивлялся, как люди могут быть столь жестоки. Когда Байрон уходил, с него порывом ветра сорвало шляпу. Матрос Джон Дак подошел к своему старому товарищу и великодушно отдал ему свою.
Байрона это проявление доброты поразило.
– Джон! – проговорил он. – Благодарю тебя [586].
Однако, уверяя, что не может оставить Дака без шляпы, Байрон вернул ее.
Затем Байрон вместе с Кэмпбеллом поспешил обратно на барку. Заговорщики вышли в море, время от времени оглядываясь назад, чтобы посмотреть, не преследует ли их сверкающий пушками катер.
Глава восемнадцатая
Порт Божьего Милосердия
Когда ветер стих, Балкли и его народ на двух оставшихся лодках отправились в путь. Поселение капитана Чипа было неподалеку, но Балкли проигнорировал просьбы захватить барку и вместо этого повел своих людей в другом направлении – на юг, к Магелланову проливу. Больше оглядываться назад нельзя.
По мере того как лодки продвигались вперед, даже таким старым морским волкам, как Балкли, стало ясно – нынешнее путешествие не похоже ни на что из того, что им когда-либо доводилось испытывать. «Спидуэлл» ненамного превосходил оригинальный баркас, рассчитанный на двадцать гребцов и транспортировку припасов на короткие расстояния. Теперь «Спидуэлл» был забит бочонками с водой, которой им должно было хватить на месяц, а также оружием и боеприпасами для отражения нападения. Больше всего на судне было людей – они теснились на носу, вокруг мачт, у румпеля, в трюме под палубами. Лодка выглядела так, словно ее наскоро оснастили человеческими конечностями.
У пятидесяти девяти человек на борту не было места, чтобы лечь, с трудом получалось передвигаться, и такие тривиальные задачи, как поднять парус, требовали значительных усилий и недюжинной ловкости. Матросы с трудом протискивались, чтобы сменить товарищей на вахте. Трюм был темным, промозглым и напоминал гроб. Чтобы помочиться или испражниться, приходилось наклоняться за борт. Одно лишь зловоние мокрой одежды заставило Балкли
