В директиве «Основополагающие задачи обороны», изданной 8 сентября 1942 года, Гитлер писал: «Устранение прорывов противника на главных линиях обороны не должно ограничиваться просто локализацией. Контрудар, проведенный пусть даже слабыми силами, может гарантировать успех».
По мнению Гитлера, гибкая тактическая оборона была не мужским делом, он предпочитал яростное сражение, когда борьба за каждый клочок земли идет до последнего патрона. Возможно, за этим скрывался страх оказаться несостоятельным как мужчина. Гитлер воспринимал любое «не могу» как недостаток потенции. «Он не стайер», — говорили в ставке фюрера про командующих, которые приказывали своим войскам отступать.
Одно время он страстно стремился захватить Ленинград, поскольку считал, что его падение ослабит русскую душу. Посетив 21 июля 1941 года командный пункт группы армий «Север», он обратил внимание генералов на то, что «с Ленинградом будет утрачен один из символов революции, который был наиболее важен для русского народа на протяжении последних 24 лет». Кроме того, падение Ленинграда может привести «к полной катастрофе» ввиду своеобразия славянского характера: «рад до небес, огорчен до смерти».[127] Тот, кто сможет захватить Ленинград, тот на веки вечные покорит русских. Гитлер не ожидал подобного эффекта от взятия Москвы, однако в следующем 1942 году придавал столь же важное значение захвату Сталинграда.
Он стал жертвой собственного спектакля. На штабных планах, которые он ежедневно изучал вместе с генералами, передвижения войск, направлявшихся к центру советской империи, выглядели вполне убедительно и реалистично. Гитлер восторгался графическими значками, обозначавшими на карте его дивизии, продвигавшиеся к линии фронта, которую так легко можно было прорвать.
Адольф Гитлер испытывал к картам нездоровую страсть, граничившую с фетишизмом. На них должны были быть нанесены мельчайшие географические подробности. По воспоминаниям фельдмаршала Кейтеля, участники оперативных совещаний были поражены, как много Гитлер уделял внимания «природным препятствиям, встречающимся в зоне боевых действий, и сколько времени он тратит на изучение карт».
Адольф Гитлер всегда по-особому относился к готовым принести себя в жертву солдатам, от беззаветной преданности которых он получал огромное удовольствие. Перед началом войны во Франции он лично встретился с группой парашютистов под командованием капитана Коха, которым было поручено особо опасное задание по захвату бельгийского форта Эбен Эмиль.
В ходе застольных бесед он намекал на свою эмоциональную склонность к простым людям: «Во время войны они сражались с примкнутыми штыками и бросали ручные гранаты. Простые настоящие люди от сохи… С какой слепой верой они последовали за мной. В принципе все они были слишком доверчивыми детьми».
Ультимативное удовлетворение
С самого начала Гитлер рассматривал войну в первую очередь как благоприятный случай для массовых убийств, которые, однако, виделись ему в некой абстрактной форме. В меморандуме о целях войны, подписанном 9 октября 1939 года, он заявил: «В первую очередь следует стремиться к уничтожению вооруженных сил противника и только затем думать об оккупации его территории». Более конкретную форму его страсть к убийствам приняла при планировании Русской кампании. «Сегодня все более четче выступают радикальные представления об уничтожении и искоренении противника».[128] Выслушав 5 декабря 1940 года доклад начальника Генерального штаба сухопутных войск об основных направлениях операции против СССР, он добавил: «Красная армия должна быть втянута в крупные операции, разрезана на куски и разгромлена». Здесь в Гитлере заговорил мясник. В ходе этой кампании деструктивные военные фантазии фюрера достигли своего апогея.
Он хотел сравнять Ленинград с землей. В октябре 1941 года он приказал не принимать капитуляцию Москвы, даже если противник попробует сдаться. Летом 1941 года тактика, использованная им в войне с Францией, претерпела серьезные изменения. Отныне смелые танковые прорывы не являются удовлетворительным средством, поскольку целью военного руководства стало уничтожение как можно большего количества живой силы противника. Это возможно в рамках частных военных операций. 25 июля 1941 года фельдмаршал Кейтель сообщил командующему группой армий «Центр» фон Боку, что «военное руководство должно перейти от крупных операций по окружению к тактическим действиям по уничтожению противника в небольших районах, которые должны быть очищены от него на 100 %». Гитлер стремился к как можно более быстрому способу получить удовлетворение. Он воздержался от нападения на Москву и развернул свои войска на юг, где они могли убить гораздо больше врагов: «Здесь мы имеем дело с довольно редко предоставляющейся возможностью без особых проблем уничтожить сильную группировку противника».[129]
Погрузившись в фантазии убийства, Гитлер потерял из поля зрения оперативное руководство кампанией. «Он хотел перейти к местным тактическим операциям по уничтожению, к медленному перемалыванию противника».[130] «Гитлер считал, что русские не способны успешно сражаться только потому, что он не признавал за ними наличие подобных качеств». Диктатор наслаждался новым способом получения удовлетворения, но, пользуясь такими методами руководства, у него не было шансов выиграть войну. Отчаявшийся Гальдер записал в своем военном дневнике: «Русские все еще имеют достаточное количество людей. Я не верю, что, действуя подобным способом, в принципе может наступить момент, когда мы вырвемся на оперативный простор».
В кровавом угаре Русской кампании Гитлер получит такое же психическое удовлетворение от захвата противника врасплох и его уничтожения, какое он немного позднее испытал от Холокоста. Здесь удовлетворение также наступало только при уничтожении противника в «небольших районах, которые должны быть очищены от него на 100 %». По всей видимости, уже весной 1941 года Гитлер обсудил с Гиммлером с глазу на глаз «окончательное решение» еврейского вопроса. Во всяком случае, секретарша Шредер вспоминала, что, выйдя из кабинета Гитлера, рейхсфюрер СС упал на стул и простонал: «Боже мой, Боже мой, чего он требует от меня!»[131]
Жизненный путь Адольфа Гитлера был завален трупами. Однако, по свидетельству Альберта Шпеера, он всячески избегал «психического или даже визуального контакта с насилием».[132] Как истинный эйдетик Гитлер наслаждался им на расстоянии. Он получал удовлетворение от жутких статистических выкладок. Уже после первых симптомов болезни Паркинсона он начал составлять в уме невообразимые списки убитых. «В первую мировую войну Россия потеряла 1,5 млн человек военнопленными (по немецким данным) и 5 млн убитыми (по русским данным). Если вопреки сообщениям об особенно сильных потерях русских на Восточном фронте подобное соотношение сохранится и в эту кампанию, то в течение шести недель они потеряют 900 000 военнопленными и около 3 млн убитыми, а количество раненых вообще не поддается учету».
Сексуальный маньяк
Уже при жизни многим наблюдателям было ясно, что Гитлер является сексуальным маньяком. 4 сентября 1938 года у генерала Гальдера не было в этом ни малейшего сомнения: «Этот душевнобольной стремится развязать войну, скорее всего, из-за извращенной сексуальной потребности увидеть, как прольется кровь».[133]
Потребность Гитлера в войне имела такую же сексопатологическую причину, как и его ненависть к евреям. «Он хотел войны, и он получил ее вопреки всему. Преступник добился того, что поставил свою страну на грань катастрофы».[134]
Более точный анализ подтверждает то, о чем писал Голо Манн: «Он был массовым убийцей, с самого начала желавшим всеобщей гибели; все его не имеющее прецедентов поведение, вся энергия, хитрость, организаторский талант и дар оратора были направлены на осуществление жутких фантазий».[135]
Себастьян Хаффнер по праву ставил Гитлера в один ряд с наиболее отвратительными сексуальными преступниками эпохи. «Гитлер убил бесчисленное множество невинных людей не исходя из какой-либо моральной или политической цели, а просто ради собственного удовольствия. Поэтому его место не рядом с Александром Великим или Наполеоном, а в компании с женоубийцей Кюртеном и детоубийцей Хаарманом».[136]
Бывший президент сената Данцига Герман Раушинг, убежденный нацист, позднее выпустил книгу своих бесед с фюрером, в которой предостерегал от Гитлера. Несмотря на то что записи этих бесед не всегда точны, Раушинг смог точно распознать один из существенных моментов психологии фюрера. Он установил, что Гитлер использовал идеологию только с одной единственной целью — захватить и удержать власть. Все красивые рассуждения о единстве народа и последнем шансе Европы были всего лишь пестрыми мыльными пузырями.[137] Гитлера интересовал только сам Адольф Гитлер. Он заставил свой народ принести немыслимые жертвы и совершить неописуемые преступления исключительно для личного удовлетворения. Но все было еще более отвратительнее и прозаичнее. Стараясь скрыть свои извращенные потребности, Гитлер стилизовал свои тайные пороки, придав им художественную форму.
