— задал я ему, кажется, совсем безнадёжный вопрос.
— Самолёты есть, а с аэродромами на трассе полный «тентель-вентель», — покачал головой командир. Он подошёл к карте Севера и позвал меня. — Вот смотри: только и есть у нас аэродромы в Салехарде и в Игарке. А посредине — ничего. Есть ещё вот зимняя площадка в Халмер-Седе 4, но она много севернее, у самой Тазовской губы. Вот вся моя география.
— А мне вот надо сюда, — ткнул я пальцем в самую середину белого пятна, где маленьким кружочком была обозначена фактория Уренгой.
— Сюда не могу, — решительно сказал Борисов и добавил: — Ещё нет таких летательных аппаратов, чтобы садиться и взлетать без площадки.
Но я уже ухватился за мысль добираться до Уренгоя на самолётах и с этой мыслью не хотел расставаться.
— А в Халмер-Седе перевезёшь? — спросил я.
— Сказал перевезу — значит, перевезу, — подтвердил он.
— Тогда хорошо. Я полечу туда и возьму с собой ещё человек десять, — твёрдо сказал я.
— А вообще-то зачем тебе туда лететь, когда тебе нужно в Уренгой? — подумав, спросил Борисов. — Уж не на подлёдный ли лов осетров в Тазовской губе решил переключиться?
Пока мы смотрели на карту, у меня неожиданно возник план: долететь на большом самолёте с группой людей до Халмер-Седе, а оттуда добираться на оленях до Уренгоя. По карте между этими посёлками была ворга, и там не шестьсот километров, как от Салехарда до Уренгоя, а только около трёхсот. Но Борисову я сказал по-другому.
— А оттуда ты нас перевезёшь в Уренгой на маленьких бипланах, они хорошо садятся на лыжах.
— Здорово же ты, трали-вали, придумал меня объехать!
— Почему объехать? — удивился я.
— А потому, что залетим мы туда, горючего на обратную дорогу в Халмер-Седе не хватит, и будем мы там загорать. Не подойдёт!
— Да нет же, — возразил я. — Мы лётное поле расчистим на реке Пур, и вы к нам летать будете, а стало быть, и горючее для ПО-2 привезёте.
Я говорил уже с азартом, всё больше веря сам в то, что только что придумал.
— И послушай, Василий Александрович, — убеждал я Борисова, поправляя ему золотую звезду на груди. — Ведь если я не заберусь в Уренгой и не начну работать к первому мая, мне «трали-вали» по полной форме будет. А везти по тундре без дорог триста человек да пятьдесят тонн груза на такое расстояние, сам понимаешь, безрассудно. Люди могут замёрзнуть, груз будет брошен в тундре, на этом вся затея и кончится.
Я почти убедил Борисова. На дворе снова пошла завывать метель, а мы продолжали обсуждать план заброски экспедиции в Уренгой.
— Слушай, с кем ты собираешься площадку расчищать? — подумав, спросил Борисов.
— А десять человек, что со мной будут, а жители города Уренгоя? — уверенно ответил я.
— А знаешь ли, что в твоём граде всего четыре домика? — спросил он.
— Не может быть? — удивился я.
— Точно. Четыре, и крохотные, — подтвердил он. — Мы вчера, когда летели с Татариновым из Игарки, специально снижались, чтобы посмотреть на твою столицу.
На этом нас прервал Татаринов.
— Что громкие речи держите друг перед другом? — сказал он, войдя. — Давно не виделись, приятели?
Пожав нам руки, он сел за свой рабочий стол.
— Ну, когда в путь-дорогу? — спросил он меня.
— Да не знаю ещё, какой дорогой ехать, — уклонился я.
— Как не знаете? Есть постановление Совета Министров, подписанное товарищем Сталиным. Вашей экспедиции оленеводческие совхозы и колхозы должны выделить для переезда и для работы тысячу голов оленей. Реализуйте это постановление и поезжайте.
Он достал из сейфа папку с особо важными документами и прочитал этот пункт.
— Не добраться нам на оленях, — твёрдо ответил, я и рассказал о своих сомнениях в надёжности оленьего транспорта, о бездорожье и обо всём том, с чем познакомился в городе и в тундре.
Мои объяснения озадачили его, но он всё же настаивал.
— У страха глаза велики. Доедете! А мало тысячи оленей — дадим ещё пятьсот за счёт Обской.
— Дело не в счёте, Пётр Константинович, — стал я доказывать спокойно.
— А в чём же? — перебил он.
— А в том, что олени такого расстояния без дорог не пройдут.
— Тогда на тракторах поезжайте. Если нужно, и танки без орудийных башен можем достать!
Я показал сделанные Рогожиным расчёты, что тракторы на такое расстояние по тундре даже горючего для себя не провезут.
Эти доводы, кажется, совсем озадачили Татаринова. Он вышел из-за стола, распрямился во весь свой высокий рост, стал ходить по кабинету. Иногда он останавливался у окна, прислушивался к завыванию пурги и снова ходил, пощипывая коротенькие усики. Я смотрел на его седеющую голову и вспоминал Сталинград в феврале 1943 года. Тогда там тоже завывала метель, а мы в полуразрушенном деревянном домике праздновали победу и, кстати, отмечали пятидесятилетие Татаринова. Сейчас ему было уже пятьдесят шесть, но худощавая фигура и энергичное лицо с резкими морщинами скрадывали годы.
Походив, он остановился у карты и, не глядя на нас с Борисовым, спросил:
— Что же, до лета откладывать вашу заброску? — И, не дав мне ответить, продолжал рассуждать вслух: — Обская губа и Тазовская вскроются в июле, и тогда вы можете плыть по ним до устьев рек Пур и Таз. Но эта отсрочка совсем не годится. Ведь первыми пароходами поедут туда строители железной дороги, и к их приезду должна быть трасса, а вы, выходит, приедете вместе с ними. Нет, не годится! — решительно отвергнул он свои же соображения. Он сурово посмотрел на меня и сказал: — В постановлении Совета Министров о строительстве железной дороги Салехард—Игарка указаны сроки начала и окончания строительства, и никому
