жрать хочу. И когда вести из Новодевичьего придут, сразу ко мне, — отдав распоряжения, я сел за стол, гипнотизируя карту. Синод взвоет, когда я его прессовать начну. Но ничего, у меня на них есть управа — вон с экспедицией отправятся, аборигенов Гавайев в православие наставлять. Очень почетно в наше нелегкое время быть миссионером, так что пущай стараются. Одни уже уехали, так долгополые притихли, даже что-то хорошее и полезное делать начали, школы начальные до ума довели. Вот, ежели пасть откроют, когда я предложу проект реформы монастырей, так следующая партия очень почетных миссионеров гораздо большая, чем с Долгоруким отбыла, в путь отправится. Со всем почтением и целованием крестов мною лично.
Вошел Петька, таща огромный поднос, заполненный снедью. Я едва успел чернильницу убрать, когда поднос с грохотом был поставлен на стол.
— Что у тебя с почтой голубиной? — задал я вопрос, пока Митька, зашедший следом, расставлял приборы.
— Ничего. Голубей нет, — Петька развел руками. — Чтобы их подготовить время надобно, а у меня его почитай, что и не было. Но я успел ажно до Петербурга доехать, чтобы все разузнать. А вот ежели твой шар Эйлер до ума доведет и заставит его летать куда нам надобно, тогда и никаких голубей не понадобится.
— Не доведет, — я протер лицо, пытаясь прогнать остатки похмелья. Голова варила не на полную катушку, хорошо еще, что при разговоре с французом удалось сосредоточиться. — Бакунин где?
— Так едет. У него ни крыльев, ни шара нет, чтобы так быстро долететь, — Петька бухнул себе на тарелку каши, видать, возясь со мной тоже не позавтракал. — А почему не полетит?
— Там газ нужен, пара не хватит. И газ особенный, — я зевнул, даже не слишком понимая, что говорю, и лишь потом наткнулся на пристальный Петькин взгляд. — Что ты на меня так смотришь, словно я девка красная.
— Ничего, — Петька быстро отвел взгляд. — На встрече с Демидовым позволь присутствовать.
— Присутствуй, ежели желание такое появилось, — я махнул рукой и принялся за завтрак.
* * *
Лерхе стремительно вошел, буквально ворвался в комнату своей высокопоставленной пациентки. Вообще-то, это была как бы келья, но очень сильно похожая на королевские покои. Покосившись на приоткрытое окно, лекарь подошел к кровати больной и сел на стоящий рядом стул. После чего потер руки одну об другую и, когда они стали теплыми, дотронулся до лба испуганно глядящей на него Филиппы. Жар был, но Лерхе не сказал бы, что слишком сильный. Вот только, после того как появляются пустулы, жар обычно уходит, а здесь не ушел, да и пустулы какие-то не такие, ну совсем на оспенные не похожи. Он внимательно разглядел одну на сгибе обнаженной руки, которую девушка вытащила из-под одеяла.
— Жарко, — пролепетала она. — Я окно приказала приоткрыть, потому что сильно жарко.
Лерхе кивнул и в который раз покосился на окно. Свежий морозный воздух наполнял комнату, и в ней вовсе не пахло болезнью. Обычная комната молодой особы. А вот то, что жар немного спал именно благодаря открытому окну, он почему-то был уверен. А уверенность эту ему придавали наблюдения, которые он делал, пользуя раненных солдат: они лучше переносили и болезни, и ранения, когда все еще находились в полевых условиях, на воздухе, и гангрен у них развивалось меньше, чем тогда, когда их увозили в душные не проветриваемые госпиталя. Обо всем этом Лерхе думал, считая пульс Филиппы. Пульс как пульс, немного ускорен, да и только.
Что-то в болезни принцессы было не так, вот только что? И тут ему вспомнился Николай Швец. Он практически и не болел вовсе и уж тем более не ходил, задыхаясь через три шага, и не падал от усталости через час работы.
— Ваше высочество, почему вы мне не сказали, что прошли процедуру вариоляции? — Лерхе внимательно осматривал руку, которую держал в руках. Что-то привлекло его внимание, но он не мог понять что именно. И тут до него дошло: шрам за запястье, весьма деликатный и практически не портящий белую кожу, но все же с небольшим углублением как от выболевшей язвы. Значит, вот сюда… Он на мгновение прикрыл глаза и выдохнул сквозь стиснутые зубы. Глупая курица! Что ей стоило сказать? — Мы так сильно не волновались бы, если бы знали, что вы фактически вне опасности.
— Но, я не проходила этой процедуры, — Филиппа выглядела настолько удивленной, что Лерхе ей сразу же поверил. Так и есть, она говорит правду. Но тогда откуда это? И он снова провел пальцем по шраму на запястье.
— Вы болеете очень легко, и я с радостью могу вам сказать, ваше высочество, что пустулы, которые все же прокрались на вашу кожу, не оставят следов, когда сойдут. Только есть одно условие — они должны пройти самостоятельно. Не чешите их, даже если от зуда будет сводить скулы, — Филиппа неуверенно кивнула. И Лерхе, глубоко вздохнув, ткнул пальцем в шрам. — Откуда у вас вот это?
— Это? — она задумалась, а потом вспыхнула, и Лерхе показалось даже, что он ошибся, и снова начинается лихорадка. Но принцесса вырвала руку из его и села, опираясь на подушки. — Его величество Петр… мы однажды были на конюшне, там лошадей было много, вместе с жеребятами, — она явно не знала, как преподнести эту историю, но Лерхе на любовные игры монархов было наплевать, его интересовал только шрам. Филиппа, внимательно наблюдавшая за ним, это поняла, она умела читать по лицам людей о намерениях. Дворцовая жизнь учит этому в первую очередь. Тогда она распрямила спину, насколько смогла и быстро проговорила: — Его величество снял болячку с мордочки жеребенка и подсадил ее мне на ранку, я немного поцарапалась перед этим. Он попросил довериться ему, и я доверилась.
— И это было самым лучшим, что вы сделали в своей жизни, — Лерхе больше не интересовала эта пациентка, и так понятно, что она не умрет. Но лошадиная оспа? Внезапно он вспомнил про драгун и гусаров. А ведь они практически никогда не болеют оспой. И лошади тоже иной раз на себе эту заразу приносят. И доярки. В его практике были почти все слои населения, кроме доярок и пастухов. Лерхе почувствовал, как сильно забилось его сердце. Он был близок к какой-то разгадке, и его переполняло предчувствие чего-то грандиозного. А ведь из драгун
