– Волной никого не смыло? Звяга, нам на верхней Угре цунами не надо. Ты вылезать из лужи будешь или как?
«На волнах качаясь спит
В грязной луже рыба-кит».
И фонтанчики пускает.
– Не тащите его за ноги. И за руки — не надо. Я же говорил! Теперь обоих вынимать. Вот, видите какой я умный — не зря заставил всех побриться. Если бы у вас под носом ещё и по куску грязи на бороде висело — значительнее тяжелее тащить было бы. Звяга, бери пример с Чимахая. Вот, сразу видно — человек в лесу вырос. Не скользит, не падает…
Зря я это, рановато пример для подражания выбрал.
– Помогите-ка ему подняться. И топоры проверьте — все ли на месте. Ну что, мужи мои славные? Все на ногах стоят? Может, кто домой хочет? Правильно, отсюда до Паучьей веси ближе. Там и обсохнем. Дров нарубим, воды натаскаем, баньку истопим. Ну и разбойничков так, по ходу дела… в капусту. И — в тепло, на полок. Да не стучи ты так зубами. Всех ворогов распугаешь. Ты им лучше в юбочке своей покажись. Они как заинтересуются, как кинуться все дружно — посмотреть, по-заглядывать. А ты их сверху, чем-нибудь тяжёленьким… И — по мозгам, и — по мозгам… Ну что, орлы мои мокрые, сопли выбили? Тогда — побежали.
Наконец, мы выскочили на край леса и остановились.
– Хохрякович! Ты куда нас вывел? Весь-то вон там. Зачем круг-то делали? Ивашко, ты куда смотрел?
– Затем. Я сказал. Ты, боярич, прикинь. Тати ждут ворогов от реки. Либо снизу. Если погоня за ними по их прежним делам. Либо сверху. Если знают, что о злодействах их — Рябиновскому владетелю донос пошёл. Отсюда, от леса — не ждут. Теперь смотрите. Вон тама — Паучья весь. Не видать ничего, но — тама. За ней — река. Лодейку свою злодеи, верней всего, у реки на берег вытянули и перевернули. Внутрь тащить — тяжко, на воде оставить — боязно.
– Постой. Ты же говорил, что они бесстрашно идут.
– И чего? Страх — одно, глупость — другое. Если лодию на воде оставить — любой-всякий, голь перекатная — дунь — завалится, вязку срежет и — поминай как звали. А другой лодии нет. Ни — догнать, вернуть, ни — дальше идти. По умному — они и сторожей возле лодии должны поставить. А других сторожей — у ворот в весь. Делаем так: идём тихохонько через луг, мимо холма ихнего, низом. Прямо к лодейке. Хохрякович, я и Чарджи — впереди. Режем сторожей. После к воротам. Перелезем через тын и режем кто там есть. Хохрякович вызнает где злодеи стали, мы ворота открываем и внутрь. И — по домам. Собаки лай не подымут — дождь. Да и чужие уже в селище.
– А у нас и так половину собак побили. Ещё вирниковы. У меня такой пёс был… (Хохрякович нашёл повод погрустить. У тебя, парень, и отец с братьями были. Пока я не пришёл).
– Ивашко, а на что нам те сторожа? Чтоб внутрь влезть? Так и другой ход есть. Которым мы с Суханом уходили. Когда нас волхвы…
– А и правда! А я и забыл совсем. Ну, ты, боярич, и голова…
– Постой. А стража в спину не ударит?
– Или ударит, или сбежит. Со страху. Только прикинь — сторожей не более четверых. Если мы остальных восемь, покуда они сонные да тёплые, не прирежем — то и браться нечего. А насчёт спины — ну, поберечься надо. Лады. Пошли «боярские ворота» в Паучью весь искать.
Озноб от холода сменялся ознобом от возбуждения. Ивашко заставил каждого попрыгать, подёргал за амуницию — не звенит ли? Сыскал у «горниста» в мешке верёвку — как обычно молодёжь используется в качестве вьючных животных для переноски грузов общего назначения. Пошли. Из абсолютной темноты мокрого лиственного леса в такую же абсолютную, но более просторную, темноту луговины. Прикрытой низкими сплошными тучами, мелким шелестящим дождём, чавкающую под ногами. Не отставать. Здесь отстал — потерялся. Это не в лесу на тропинке — в сторону не свернуть. Держись за верёвку. И терпи, когда очередная струйка холодной воды находит-таки, тёплое место на твоём теле.
Лаз на общинное подворье в Паучьей веси нашли не сразу. Половину косогора пришлось в темноте ручками общупать. Мне это всё настолько надоело, что я сразу сунулся в дыру. И был выкинут за шиворот в сторону. Кулак Ивашки перед носом виден даже в абсолютной темноте. Меня задвинули в конец, к Ноготку. Тот всю дорогу шёл замыкающим, вытаскивая ползающих по грязи и подгоняя отстающих. Теперь он грустно на меня посмотрел и тяжело вздохнул. Тоже, поди, как Потан — опасается, что если я сдохну, то у него член не дорастёт. Многим ты уже тут чего должен, Ванюша. Кредит доверия — по-круче ипотеки будет.
«Эх, помирать нам — рановато.
Есть у нас ещё с банком дела».
Вроде бы — народ уже влез, вроде бы — криков сверху не слыхать. Да ну их, «терпеть уже нет больше мочи». Сухан подкинул меня в лаз. Затем подпихнул Ноготка. Мы втащили его… и чуть не обделались. Я — так точно. Когда в темноте, в тишине тебе на плечо внезапно ложится мокрая тяжёлая железная рука… Ивашко. А рука — боевая рукавица. И совсем она не железная, а так, больше — кожаная. А чего это там у забора… булькает? Это Чимахай. Но не булькает, а блюёт. Пытаясь соблюсти звукомаскировку. А рядом, отвалившись вольготно на забор, сидит прямо в луже «горнист». Хлопает глазами, когда их заливает дождь. И — дышит. Глубоко, размеренно, спокойно. Рядом на земле такой… бугорок. Под кожаным плащом. Дёргается и чем-то колотится в столб забора.
– Это — чего? Как — Хохрякович?! Ребята, вы чего, под газ «табун» попали? А чего там под столбом белеет? Ну, внизу. Какая — шкура? Какой брат? Чей? Как это — «освежёванный»?!
Ивашко притянул меня на корточки к забору, накрыл с головой своей кожанкой и ввёл в курс дела. На подворье обнаружены четыре трупа. Здесь, у тыльной стороны общего дома, подвешенный за ноги мальчик лет 8 со снятой кожей. В темноте я и вблизи не разглядел. И слава богу. Кожа лежит рядом, у столба на котором он подвешен. Гениталии отрезаны, глаза выколоты. Живот вспорот и выпотрошен. Потроха лежат под телом. Похоже, младший, последний брат Хохряковича. Рядом, в двух шагах, пожилая женщина с расколотой надвое головой. Мозги от удара вылетели наружу. Лежат кучкой рядом с телом под дождём. Похоже, мать нашего проводника. В стороне, у одного из амбаров лежит ещё одна женщина. У неё перебит позвоночник. Говорить не может, на касание не реагирует, глаза не закрывает. Только мелко дрожит. Похоже — рубили топором или метнули топор в спину. Опознание не произведено — Хохрякович не дееспособен.
Вспомнилось из мемуаров одного немца-опричника о походе на Новгород Ивана Грозного с целью умиротворения: «Войдя во двор, я метнул топор в спину убегавшей боярыне и пошёл в девичью знакомиться с населением».
Единственный мужской труп лежит у стены главного здания недалеко от входа. Со спущенными штанами, с поясом и в сапогах. То есть — не ободран. Перерезано горло. Ивашко его не знает, но он многих мужиков в веси не знает в лицо. А Хохрякович… ну, об этом я сказал. Возможно, вообще не местный — туземцы ходят в лаптях, а не в сапогах.
