Как хорошо быть одному. Без заботы о репутации, без груза ответственности. Ухватил косу и пошёл… «в аут». Аутизмом заниматься. А здесь… Здесь репутация — условие выживания. «Береги сапоги — с нову, а честь — с молоду». И не только со своего «молоду». Здесь же родовая организация общества. Какой-то прадед в каком-то своём «молоде» разок накосячил, и всем его потомкам не отмыться. Как говорил старый Болконский князю Андрею о Наташе Ростовой:
– Ростовы? Не умны и не богаты.
И плевать — хорошенькая она или уродина, умница или дурочка. Чувства там какие-то… Хоть её, хоть собственного сына. И уже старый, много повидавший, неглупый человек обижает и насмехается над шестнадцатилетней влюблённой девчонкой. «А… Она из этих… из Ростовых».
Ну, чего они все так на меня смотрят?! Ну не знаю я чего делать! И со всем своим опытом эксперта по сложным системам я никогда бандитские шайки не брал. Тем более — чисто холодным оружием. Это же не на бэмэпэшке к пятиэтажке и из пушки… И потом — плотным, проливным и кинжальным во все дырки… Стоило мне начать, как разговор стразу стал общим.
– (Я) Николай, у нас накидки какие есть? Чтоб не промокнуть под дождём пока добежим? Поменьше — мне, побольше — Сухану.
– (Ивашко) Так ты боярич, решил-таки к паукам на выручку идти? Зря. Хоть бы дождь переждал.
– (Николай) Найду. А для себя у меня рогожка есть.
– (Ивашко) А ты-то куда собрался? Вояка — хвост заячий. От тебя в бою проку…
– (Николай) А после боя? Хабар-то принять надо будет. Посчитать, сложить. А то «пауки» всё растянут. Ты ж сам знаешь — народец-то у нас такой…, глазом моргнуть не успеешь…
– (Ивашко) Да какой такой хабар?! Там ещё до хабара… Там и живота лишиться…
– (Николай) А я знаю — какой? Какой будет. Те же сапоги целые. В хозяйстве очень даже…. Вот ты, Ивашко, с бояричем подолее моего. Ну-ка вспомни: когда такое было, чтобы боярич с дрючком своим на дело ходил и без прибыли вернулся?
Все дружно посмотрели на мою «волшебную палочку». Ивашко видел самое первое боевое применение этого… «дрына березового». Ещё у Снова. Вижу, вспомнил. Картинку. «Мозги на палочке». А на коне краденном мы и по сю пору катаемся…
– Так-то оно так, да ведь дурную голову оторвать — одного раза хватит. (Ивашко пытается урезонить «взбесившуюся соплю» в моём лице)
– А где ты видал на дурной голове Покров Богородицы?
Чарджи до сих пор сидел у огня с закрытыми глазами. Изредка взглянет то на Добронрава, то на Ивашку и снова ресницы опускает. Типа: «как меня всё это утомило. Глаза бы не смотрели».
Та-ак. Похоже, они без меня — меня обсуждают. Фокус с кулёчком — даром не прошёл. Теперь они сплетни сплетничают и сказки сказывают. Господин для досужих языков — тема постоянная и на зубах завязши животрепещущая. Они сами придумывают новые подробности к моим похождениям, изобретают мне мотивы на своё усмотрение, воображают мною свои чувства по поводу. А потом, на основании такого фантома, созданного их «местечковым пердуновским фольклором» строят свои отношения со мной реальным. И очень удивляются. Если я недостаточно легендарен, былинен, сказочен, анекдотичен и песеннен. И как управлять этим… мифотворчеством? А — никак. «На чужой роток — не накинешь платок». Мудрость — наша, давно замеченная.
– Стрельбы не будет — тетивы сырые. И коней лучше не мучить — под дождём спины натрём. (Чарджи поднимается, потягиваясь)
– И доспех надо брать лёгкий — десять вёрст по грязюке… (Это Ноготок поднялся, с сомнением оглядел свою секиру и — через двор перебежкой в вещевой сарай).
– Николка, мне тегиляйчик какой найдётся? Брюхо бы прикрыть.
Звяга с сомнением оглядывает своё здоровенное туловище.
– Ты вообще сиди. Твоё место — на лесосеке. (Ивашко пытается воспрепятствовать смердячей наглости — спонтанной самомобилизации трудовых ресурсов).
– Ага. Только я боярычу должок ещё не отдал. Одного злодея зарубленного. Вот завалю какого-никакого, кровушку выпущу и сразу обратно — дерева валять.
– Слышь, Никола, и мне. Только чтоб без рукавов, чтоб плечо свободно ходило. Оба-два. (Чимахай наглядно показывает, как свободно должны у него ходить плечи. И в синхронном, и в противофазном вариантах).
– Чимахай! И ты туда же? Чудище лесное.
– А чего? Ежели я у тебя, княжьего гридня, саблю своей мельницей снёс, так, поди, и у шиша голову снесу. Охота попробовать. Как оно с настоящими-то ворогами, а не со стариком брюхатым.
– Ты! Ты кому говоришь!
– Спокойно! (Тут в бой идти, а они отношения выясняют!). Чимахай, иди — подбери там себе. А ты, Ивашко, старшим здесь остаёшься…
– Как?! Все — в бой, а меня с бабами за печку?! Да за что мне наказание такое? Обиды такие горькие? Или я службу свою где не исполнил? Или поленился в чём? Да и как вы без меня-то? Ты и сам-то… молодой. Да и остальные в этом деле бессмысленные. Не позорь, господине, дозволь рядом в бой идти. Я ж всю жизнь — в княжьей дружине! На коне да с саблей. Я ж воин, а ты меня…
Всю жизнь? Лет пять всего дружинником был. Не цепляйся к словам, Ванька.
– Господине! Возьми меня с собой! Я там все ходы-выходы знаю! Я там во всюда пройду-пролезу! Возьми! Хоть глазком одним на своих-то глянуть!
Хохрякович, отплакав своё у стенки, решил продолжить у моих ног. Руки по-отшибаю! Да за колени же не хватай! Завалюсь же я! Домна! Да отцепи ж ты своего…
– Собирайся. Господине, я сейчас чего-нибудь в дорогу горяченького сделаю. А ты иди. Кончай слёзы лить да брони себе подбери. Пока другие всё не разобрали. Оружие по руке прикинь. За мечи не хватайся — там навык нужен. Булаву бы тебе… такую… с шипами.
И, глядя вслед радостно выскочившему под дождь Хохряковичу:
– Ты… побереги моего-то… а то он дурной — за остальными тянется…. Присмотри там… как сеча начнётся…. Пожалуйста.
– Так, может, лучше оставить его? А, Домна? В тепле, в покое…
– Брезгуешь?! А коли «нет», так чего глупости говоришь? Все в бой идут, а мой — хуже? Только под подол прятаться? Он у меня кто — муж добрый или так, таракан запечный?
Быстрый умоляющий лепет в углу. «Нет! Нет!». Оттуда выбирается «пламенный горнист». Отдирает от рубахи вцепившуюся Кудряшкову. Не поднимая головы, оправляет рубаху, теребит хвост опояски, потом, покраснев аж до боли, вскидывает на меня глаза и сообщает:
– Вот.
И снова — глаза в землю и верёвочку теребить. Аника-воин. И куда такого… смущённого? Против дюжины оружных и обученных злодеев? И оставить — будто крест на его душе поставить. Вычеркнуть из списка мужчин навечно. И не по способу сношении, а по способу отношения. К бедам, к людям, к жизни.
– Лады.
Побежал. Расцвёл и побежал. В углу тихохонько воет его бабёнка. А ему — в радость. На смерть идти.
