Ознакомительная версия.
Я не могла найти места присесть, а ноги у меня начали гудеть. Поэтому я направилась в Тюильри, побродила по широким и пыльным аллеям между небольшими деревцами и наконец нашла скамейку у маленького восьмиугольного прудика, в котором мальчики и их папаши пускали яхточки. Я села и принялась наблюдать за ними.
Любовь. Может, это была любовь. Могло такое случиться? Мог ли Линтер влюбиться в кого-нибудь, а корабль забеспокоился, что тот надумает остаться, когда и если нам придется отправляться дальше? Если именно так начинались тысячи сентиментальных историй, это вовсе не означало, что такое не могло случиться еще раз.
Я сидела у восьмиугольного прудика, думая обо всем этом, и ветер, трепавший мои волосы, надувал паруса маленьких яхт: этот невнятный ветерок носил кораблики по покрытой рябью воде, те ударялись в берега, где их ловили пухлые ручки и отправляли в новое плавание по волнам.
Я направилась назад по эспланаде Инвалидов, где напоминания о войне были более предсказуемыми: старые танки «пантера», стволы древних пушек, сваленные у стены штабелем, словно трупы. Я позавтракала в маленьком прокуренном кафе у метро «Сен-Сюльпис»; ты садишься на высокий табурет у стойки, они выбирают для тебя свежий, с кровью кусок мяса и кладут на решетку гриля, где он жарится на открытом огне. Мясо шипит на гриле прямо перед тобой, а ты тем временем попиваешь аперитив и говоришь им, когда, по-твоему, мясо готово. Они то и дело снимали его и предлагали мне, а я то и дело повторяла: «Non, non; un peu plus… s’il vous plaît».
Мужчина рядом со мной ел свою порцию – из его куска еще сочилась кровь. Проведя несколько лет в Контакте, к таким вещам привыкаешь, но я все еще удивлялась, что могу сидеть там и делать это, в особенности после мемориала. Я знала немало людей, которых одна мысль об этом привела бы в ярость. Правда, с другой стороны, это вызвало бы отвращение и у миллионов вегетарианцев-землян (интересно, стали бы они есть наше искусственно выращенное мясо?).
Черная решетка над жестяной коробкой с горящими углями напоминала мне о решетках в мемориале, но я сидела, стараясь не поднимать головы, и съела если не все, то по крайней мере большую часть. Я позволила подействовать на меня двум стаканам красного вина, и когда закончила с обедом, то снова почувствовала себя в своей тарелке и дружески расположенной к аборигенам. Я даже заплатила без напоминаний (совершенно невозможно приспособиться к этой нелепости – покупать) и вышла наружу, на яркое солнце. Я направилась назад к Линтеру, поглядывая на магазины и здания и стараясь не попасть под машину. По пути я купила газету, желая узнать, что считают важным наши хозяева, не подозревающие, что у них гости. Важным делом была нефть. Джимми Картер пытался убедить американцев расходовать меньше бензина, а у норвежцев взорвалась платформа в Северном море. Корабль в последних резюме упоминал обе эти новости, но, конечно же, он знал, что меры Картера претерпят в ходе обсуждения радикальные изменения, а причиной взрыва на буровой установке была смонтированная задом наперед труба. Я купила и журнал, а потому к Линтеру прибыла с номером «Штерна», предполагая, что мне придется уехать. Я уже составила примерный план: продолжая тему войны, смерти и мемориалов, я поеду в Берлин, в эту разделенную столицу Третьего рейха, к могилам воинов Первой мировой и на места былых боев. Но машина Линтера оказалась во дворе, припаркованная рядом с моим «вольво». У него был «роллс-ройс сильвер клауд»; корабль считал, что нужно потакать нашим маленьким слабостям. По крайней мере, он считал, что такая нарочитость – лучшее прикрытие, чем подозрительные попытки оставаться незаметным. Западный капитализм в особенности позволял богатым некоторые поведенческие отклонения – как раз достаточно для объяснения наших странностей, если возникнут вопросы.
Я поднялась по ступенькам, нажала на кнопку звонка, подождала некоторое время, прислушиваясь к звукам в квартире. Маленькое объявление на другой стороне дворика привлекло мое внимание и вызвало кислую улыбку.
Линтер появился с серьезным лицом, открыл дверь, придержал ее для меня, чуть поклонился.
– Мисс Сма. Корабль предупредил меня о вашем визите.
– Привет, – сказала я и вошла.
Квартира оказалась гораздо больше, чем я ожидала, пахла кожей и свежим деревом. Она была светлая и просторная, хорошо декорированная и наполненная книгами, пластинками, пленками, журналами, картинами и objets d’art[12] и ничуть не напоминала мое жилище в Кенсингтоне. У нее был жилой вид.
Линтер показал мне на большое кожаное кресло в одном из углов персидского ковра, устилавшего паркетный тиковый пол, а сам, повернувшись ко мне спиной, пошел к бару.
– Вы пьете?
– Виски, – ответила я по-английски, – шотландский или ирландский – без разницы.
Садиться я не стала, а прошлась по комнате, осматриваясь.
– У меня «Джонни Уокер Блэк Лейбл».
– Отлично.
Я смотрела, как он берет квадратную в сечении бутылку и наливает виски в стакан. Дервли Линтер был выше меня, хорошо сложен. Придирчивый взгляд увидел бы что-то необычное – с земной точки зрения – в его осанке. Он угрожающе склонился над содержимым бара, словно хотел одним усилием воли заставить виски вылиться из бутылки.
– Со льдом или с чем-нибудь еще?
– Нет, спасибо.
Он протянул мне стакан, склонился перед небольшим холодильником, вытащил бутылку и налил себе «будвайзера» (настоящего, из Чехословакии). Наконец эта маленькая церемония закончилась, и он сел на стул «баухаус» – похоже, подлинный.
Лицо у него было спокойное, серьезное, каждая черта, казалось, требовала отдельного внимания – большой подвижный рот, нос с ноздрями-крыльями, яркие, но глубоко посаженные глаза, брови, как у сценического злодея, и – неожиданно – изборожденный морщинами лоб. Я попыталась вспомнить, как Линтер выглядел прежде, но воспоминания были туманными, а потому я не могла сказать, какая часть его нынешней внешности может считаться «изначальной». Он крутил бокал с пивом в своих больших руках.
– Корабль, похоже, хочет, чтобы мы поговорили, – сказал Линтер, одним глотком отпил почти половину пива и поставил стакан на маленький столик с полированной гранитной столешницей.
Я поправила брошку.
{– Но вы так не считаете, да?
Он широко развел руки, сложил их на груди. На нем был дорогой черный костюм с жилетом.
– Я думаю, что это, скорее всего, бессмысленно.
– Ну… не знаю… Неужели во всем должен быть смысл? Я подумала… корабль предложил нам поговорить, вот и…
– Предложил?
– …всё. Да. – Я кашлянула. – Я не… он мне не сказал, что происходит.
Линтер внимательно посмотрел на меня, потом перевел взгляд на свои ноги. Черные туфли. Я, прихлебывая виски, оглядела комнату, ища какие-либо следы присутствия женщины – чего угодно, что указывало бы на проживание здесь двух людей. Ничего такого я не увидела. В комнате было полно всяких вещей – репродукции и картины маслом на стенах, в основном копии либо Брейгеля, либо Лоури; абажуры от Тиффани, акустическая система «Бэнг энд Олуфсен», несколько старинных часов, несколько статуэток – вроде бы дрезденский фарфор, черный китайский лакированный шкаф, большая четырехстворчатая ширма с вышитым павлином и множеством перьев, похожих на раскрытые глаза.
– Ну и что же он вам все-таки сказал? – спросил Линтер.
Я пожала плечами:
– То, о чем я уже говорила. Хотел, чтобы я побеседовала с вами.
Он улыбнулся снисходительно, словно давая понять, что весь этот разговор яйца выеденного не стоит, потом отвернулся и посмотрел в окно. По его виду не было похоже, чтобы он собирался что-то сказать. Вспышка цвета привлекла мое внимание, и я посмотрела на большой телевизор – у него были шторки, закрывающие экран, отчего прибор становился похож на неиспользуемый шкафчик. Шторки не были закрыты до конца, и телевизор за ними работал.
– Хотите?… – сказал Линтер.
– Нет, просто… – начала было я, но он поднялся, ухватившись за изящный подлокотник своего кресла, подошел к телевизору и раздвинул шторки, а перед тем как снова сесть, сделал широкий приглашающий жест.
Я не хотела сидеть и смотреть телевизор, но звук был приглушен, так что он не очень мешал.
– Пульт на столе, – показал на него Линтер.
– Хорошо бы вы… кто-нибудь… объяснил мне, что происходит.
Он посмотрел на меня так, словно это была явная ложь, а не искренний призыв, и перевел взгляд на телевизор. Видимо, тот был настроен на один из каналов корабля, потому что картинка все время менялась: мелькали всевозможные сюжеты и программы из разных стран с использованием различных стандартов передачи – в ожидании, когда выберут какой-нибудь канал. Группа людей в ярко-розовых костюмах механически танцевала под неслышную песню. Затем последовала картинка с норвежской платформой, выплевывающей грязно-коричневый фонтан нефти и грязи. Потом картинка снова изменилась – появилась сцена из «Вечера в опере», когда в маленькую комнатку набивается множество народа.
Ознакомительная версия.
