Ознакомительная версия.
— Магия?
— Ну… шаманы тоже кое-что могут. Я читал в древнем манускрипте о жертвоприношениях, способных увеличить силы мелкого колдуна в несколько раз. Но там про Сахийский хаканат.
— Плевать на хаканаты, — Матвей, кажется, уже принял решение. — На моей земле ни одна свинья не может колдовать безнаказанно. Особенно головожопая.
— Видишь его, командир? — шёпот бывшего профессора прозвучал на грани восприятия, но обострённому слуху старшего десятника он показался подобным грохоту идущих в атаку «Левиафанов».
— Не слепой, — бросил Матвей.
Действительно, пляшущую за мерцающей синим светом завесой фигурку не смог бы разглядеть только безглазый степной кошкокрот, но откуда ему тут взяться? Отсиживается в своей норе за сотни вёрст отсюда и не забивает себе голову проблемами каких-то там людишек. Шаман за завесой, кстати, немного похож на кошкокрота, только очень грязного.
— Ерёма, сможешь что-нибудь сделать? — в голосе Барабаша звучала странная надежда.
— Я же не колдун, — ответил Еремей.
— Жалко…
Профессору тоже было жалко — проклятое свечение начиналось за сотню шагов от бьющего в бубен глорхийца и не пропускало ничего и никого. Сунувшийся десятник отделался лёгким испугом и торчащими дыбом волосами, щёлкающей синими искрами кольчугой да мучительной икотой, не прекращающейся довольно длительное время. А попасть туда, в освещённый круг, очень нужно — если обвешанный амулетами шут успеет закончить обряд, то полог невидимости закроет деревню, и тогда… И тогда они останутся без оружия и жратвы за многие переходы от линии фронта. Плохо, это будет больше чем плохо.
— А если… — Еремей посмотрел на командира.
— Дурак? — Барабаш машинально схватился за карман, где лежал последний шарик с гремучим студнем. — Тебя хоть чему-то учили в твоём чокнутом Университете? На народные деньги, между прочим.
Баргузин не стал оправдываться и объяснять, что Университет содержится на личные средства Владыки. Также не решился спрашивать о том, какая связь должна быть между учёбой и гранатой. Наверное, какая-то есть. А вот мысль в голове после слов появилась настырная, хоть и бредовая.
Вот она вроде бы хвостик показала. Нет, вильнула, зараза, тем местом, откуда хвостик растёт, и убежала. Не совсем убежала — мелькает где-то на краю сознания, дразнится, чуть ли не язык показывает. У мыслей есть язык? Вроде бы нет, но всё равно показывает.
О чём это старший десятник говорил? Точно, об учёбе!
— Командир, — Еремей смущённо кашлянул и замолчал.
— Отставить чинопочитание!
— А?
— По имени обращайся.
Столь грубое попрание воинской дисциплины, да ещё со стороны человека, который сам же её и вдалбливал, подействовало на бывшего профессора ошеломляюще. Он захлопал блеснувшими в свете завесы глазами, но всё же пересилил себя:
— Матвей… хм… тут такое дело.
— Да?
— Когда я ещё сам учился… Ну ты понимаешь?
— Что не сразу профессором родился? Конечно, понимаю.
— Извини, это присказка. Привычка с лекций.
— Понятно.
— Так вот, Матвей, — Баргузин испугался собственной смелости, но, заметив поощрительный кивок старшего десятника, продолжил: — Когда я был студентом, то мне как-то попалась забавная рукопись. Она лежала в библиотеке на полке исторических курьёзов, но… Ну ты понимаешь?
Барабаш промолчал.
— Ну, я и прочитал, — вздохнул Еремей. — Там как раз про подобное.
— А говоришь, не учили!
— Не про то говорю. В том свитке значилось, что для снятия сферы непреодолимости, неважно каким способом поставленной, достаточно окропить видимое сияние мочой стального лягушонка. Представляешь хохму?
— Чего-чего?
— Забавно, правда? В старых источниках и не такое встречается.
— Погоди, — Матвей вдруг стал хмур и сосредоточен. — Не мельтеши.
— Да я разве…
Старший десятник ответил не сразу. Видно было, что его гнетёт что-то непонятное. Воспоминания или угрызения совести? Скорее первое, так как с совестью у старого вояки давно был заключён почётный мир, не предусматривающий взаимных упрёков. Наконец, после долгого раздумья, выдавил:
— Мама в детстве называла меня лягушонком.
— Гы!
— А в рожу?
— За что?
— Просто так и на будущее.
— Так я молчу.
— Вот и молчи! — Барабаш повысил голос, но тут же перешёл на шёпот: — А в когорте меня прозвали Железным Матом.
— Как звали?
— Не звали, а прозвали, дурень! — рассердился старший десятник. — Почувствуй разницу.
Но бывший профессор уже не обращал внимания на угрозы — что-то бормотал под нос, размахивал руками, доказывая самому себе прописные истины, и едва не подпрыгивал на месте. Впрочем, последнее пресекалось строгим командиром, дабы случайный звон кольчуги не смог выдать неприятелю их расположение.
— Я нашёл это, Матвей! Как говорили древние пелейцы — эврика!
— Так ты, сволочь, предлагаешь… — задохнувшийся от возмущения командир не нашёл подходящих слов, но красноречивым жестом показал, что именно имеется в виду.
— Что?
— Я тебе не кобель блохастый, чтобы лапу на каждый столбик задирать.
— Зачем её задирать? — не сразу сообразил Еремей. Потом до него кое-что дошло, и профессор удивлённо вскинул брови. — Ты собираешься пописать на глорхийского шамана?
— Сам же говорил…
— Я просто привёл пример исторического курьёза и вовсе не хотел… А ты в самом деле решил, что… хм… ладно, забыли.
Барабаш молча скрипнул зубами и кивнул — забыли так забыли. Но если милостью Триады повезёт выбраться к своим живыми, то уж не взыщи, Еремеюшка!
— Дело в том, — продолжил не подозревающий о грядущих неприятностях Баргузин, — что обычно такие завесы служат лишь для того, чтобы никто не смог помешать шаману провести ритуал. Знаешь, кочевники с подозрением относятся к любому колдовству…
— В морду дадут?
— Это вряд ли. А вот нарушить начертанные на земле линии или загасить пару светильников вполне способны. Из обычной зловредности. Бросит каменюку издалека и смоется неузнанным. А бедолагу колдуну, если на месте неуправляемым потоком силы не вывернет наизнанку, то всё равно крупные неприятности обеспечены. Вплоть до полного паралича на ближайшие полгода. Кому охота?
— Красиво рассказываешь, Ерёма, — оценил Барабаш. — Красиво, но бестолково и длинно. Покороче не можешь?
— Куда уж короче-то? Вот у нас в Университете был преподаватель теории стихосложения…
— Ерёма… — старший десятник протянул с укоряющей и угрожающей интонацией одновременно. — Как человек крайне добрый и вежливый, я бы посоветовал заткнуть пасть и говорить только по существу вопроса.
Ознакомительная версия.
