такой наглости. Он подскочил к унтеру и схватил его за перевязь:
— Ты, тварь… Да я тебя запорю, сука. Ты у меня юшкой кровавой умоешься.
— Пороть георгиевских кавалеров, Ваше Высокоблагородие, не положено, — стоя навытяжку, спокойно сказал Абрамов, указывая подбородком на «Георгия» и медали, прикреплённые к шинели.
— А я на твои побрякушки срать хотел! — Ещё больше взвился полковник, схватившись за солдатские награды.
— Не замай, господин полковник, — строго сказал Клим. — Эти награды мне за Бородино и Кульму дадены, и не тебе их срывать.
Унтер-офицер ударил по протянутой руке полковника, от чего тот просто взбесился. Гебель выхватил саблю и замахнулся на солдата…
Лучше бы он этого не делал… Абрамов чётким движением локтя сдвинул портупею, берясь обеими руками за ножны тесака. И, даже не вытаскивая оружия, принял удар на медную окантовку. А потом, так же спокойно и чётко, как не раз делал во время рукопашных схваток с французами, провёл движение от себя и вниз… Остриё полковничьей сабли упёрлось в землю, а эфес солдатского тесака описал красивую полудугу, «нежно» коснувшись челюсти Гебеля… Полковнику повезло, что унтер-офицерам ружья полагались только во время боевых действий. Удар приклада выбил бы не только зубы, а весь дух… Но добивать Абрамов не стал.
— Эх, — презрительно сказал старый солдат, — не умеет драться. Ему бы меня кончиком рубить, а он, вишь, всем лезвием…
Казалось, на плацу остановилось время. Оно было такое плотное, что хоть ножом режь. Все в недоумении смотрели на происходящее. Возможно, впервые за долгую историю русской армии старый заслуженный солдат поднял руку на полкового командира… Но длилось недоумение недолго. Строй опять дрогнул, рассыпался, и несколько солдат бросились к жандармам. Те даже не успели взять ружья наизготовку. Миг — и оба жандарма были просто заколоты штыками. Караульных трогать не стали — свои же.
К братьям Муравьёвым-Апостолам подбежали офицеры.
— Господин подполковник, — обеспокоенно спросил Кузьмин, — Вы ранены?
— Пустяки, — отмахнулся Сергей Иванович. — Это господа сатрапы приложились. Мне бы только умыться. А, сойдёт и снегом.
— Тогда принимайте команду, господин командир батальона, — повеселел молодой офицер.
Сергей Иванович нашёл взглядом Абрамова. Старый вояка стоял в окружении молодёжи (не только солдат, но и офицеров) и что-то объяснял, показывая для наглядности. До подполковника донеслись слова: — «А вот тогда, под Кульмой-то, Его Высокоблагородие — ну, тогда просто Благородие, — с французиком по-другому поступил. Мусью-то ловкий был. Бил не штыком и не прикладом, а казённой частью. Известно, при таком ударе шпажонка-то сразу и ломается. Так господин поручик Сергей Иванович ружьё на эфес принял. А потом руку извернул и… как даст в рыло! И не остриём или лезвием, а эфесом. Мусью мы ентова в плен взяли. Правда, без зубов…»
Молодые офицеры уже пытались освоить новый урок. «Молодец Клим, — подумал подполковник. — Может быть, кому-то это жизнь спасёт». Но долго размышлять было некогда…
— Господа ротные командиры, — обратился он к офицерам. — Командуйте построение в походную колонну. Идём в Васильково. Все речи будем вести там, по прибытии.
Прибытие в городок двух рот во главе с Муравьёвым-Апостолом вызвало недоумение. Тем более что солдаты, выйдя на главную площадь Василькова, построились по периметру, а подполковник приказал играть «общий сбор».
На звук барабанной дроби стали сбегаться солдаты. Придерживая сабли, быстрым шагом спешили офицеры. К барабанщику подскочил начальник штаба полка майор Трухин и выкрикнул:
— Что за бардак? Кто приказал? Отставить!
Барабан было смолк, но Муравьёв-Апостол, стоящий рядом, спокойно сказал:
— Продолжайте сбор.
— Господин подполковник, извольте объясниться! — негодовал майор. — В отсутствие полковника Гебеля полком командую я. Немедленно прекратите самоуправство, иначе я вас арестую. — И, далее не обращая внимания на подполковника, закричал, пытаясь заглушить звуки: — Полк, слушай мою команду! Вольно, разойтись! Нижние чины и унтер-офицеры — в казармы, господа обер и штаб-офицеры — ко мне!
Полк стоял. Никто не спешил выполнять команду исправляющего обязанности. Трухин стоял, нервно сжимая эфес сабли, но ничего не предпринимал.
— Господин майор. Будьте так любезны — отправляйтесь в штаб. Иначе не вы, а я буду вынужден вас арестовать. Прапорщик Козлов, проводите господина майора в его квартиру.
Юный прапорщик выскочил из строя и отдал честь вначале Муравьёву-Апостолу, а потом Трухину.
— Прошу Вас, господин майор… — сделал он приглашающий жест.
— Это бунт? — упавшим голосом спросил Трухин.
— Хуже, господин майор, — радостно отозвался Козлов. — Это революция!
— Ну, тогда хоть саблю заберите, — предложил прагматичный начальник штаба. — А то ведь получится, что даже сопротивление не оказал бунтовщикам.
— Извольте, сударь, — покладисто согласился юноша и уже другим, официозно-значимым тоном произнёс: — Господин майор, вы арестованы. Прошу сдать оружие!
Просиявший майор отдал прапорщику саблю и почти радостно отправился в помещение штаба — один из обывательских домов, хозяин которого не был свободен от постоя.
Солдатам и офицерам этот спектакль доставил несказанное удовольствие. Настроение улучшилось. Но если солдаты и офицеры старались сдерживать себя, то вокруг плаца раздавался громкий хохот. Жители городка никогда не пропускали редкого в тех местах развлечения — построения полка. Вот и сегодня при звуках барабанной дроби к казармам стянулось едва ли не всё население Василькова. Сергей Иванович между тем вышел на шаг вперёд и громко сказал:
— Братья! Со времён Петра Великого все мы — и нижние чины, и офицеры, — все мы — Солдаты! Но мы ещё и граждане России. Не верноподданные, а граждане. Братья! Две недели назад в Петербурге случилась революция. Наши товарищи свергли царя Николая. Его старший брат Константин не захотел быть царём. Теперь — будет вам свобода! Служить станете не двадцать пять лет, а десять. А когда вернётесь домой, то будете не крепостными, а вольными
