нашего села…
Отпустило, хвала Пресвятой Деве. Собеседники ничего не заметили — задумались. За рубежом коалицию сколачивают, смерть Империи куют. А им чем заняться?
— Послал я двух верных парней в Малороссию, — заговорил Орловский. — По селам проехаться. Наречие хохляцкое им ведомо, за поляков не примут. Послушают, о чем хлопы толкуют, да и прикинут: можно ли тех хлопов на рокош против царя поднять? «За нашу и вашу свободу!» — такие слова дорогого стоят. Отняли москали у хохлов вольности казачьи, на панщину погнали. Есть у меня один сорви-голова на примете — Устим Кармалюк из-под Каменца. Заризяка, из Сибири сбежал, кандалы порвал. Таких бы Кармалюков с дюжину!..
— Этого мало! Мало!
Умолк вояка-художник. Пан Пупек же сверкнул ледяным глазом. Куда только скука девалась?
— Панове! Европейская или нет, война нам не поможет. Наполеон уже брал Москву — и что? Мы тоже приходили в Москву двести лет назад, сажая на русский трон Владислава Вазу. Мы были сильнее, грамотнее, богаче. Но победили не мы — и не круль Бонапарт. Не пора ли сделать выводы?
Он оглядел присутствующих, ожидая ответа.
— «Не ходи на Москву!» — Волмонтович отпил еще глоток токайского. — Карл Клаузевиц сказал, что в Книге Войны эту заповедь должно записать на первой странице. Россию следует бить на окраинах, чтобы хлопы-рекруты не понимали, зачем царь их туда послал. А еще лучше за границей, под Аустерлицем или Фридландом…
…Или в Турции, подумал он. Под Карсом и Плевной, среди голых холмов, где хорошо живется лишь холере. Но про «турецкую карту» решил пока молчать.
— Именно так, — согласился пан Пупек. — Вы правы. Нельзя делать русских жертвами и героями, нельзя будить народ. Героями и жертвами должны быть мы, поляки. Пока москаль спит, Империя не страшна. Дряхлые мушкеты, парусные фрегаты; уральские заводы поставлены еще при Петре. Империя — не народ! — не выдержит напора, если сюда придет Европа. Удар по Финляндии, освобождение Польши, высадка в Крыму, на Камчатке; бунт в Малороссии и в Белой Руси… Надо отбросить Империю в Азию, оставив наедине с кочевыми ордами. И это можно сделать, панове!
Был пан скучен, стал страшен. Ликом прежний, голосом — тот же, а приглядишься, и дрожь по хребту. В Трансильвании князь точно бы уверился — упырь, мертвяк без погребения.
Чур меня, чур!
— Россия идет вперед семимильными шагами, — вел дальше пан Пупек, нимало о своем упырстве не подозревая. — Заложены на верфях первые пароходы. Принято решение о строительстве железных дорог. Со всей Европы сманивают лучших специалистов. Я уже не говорю о школах и университетах. На днях состоится открытие филиала Общества по распространению естествознания. «Свадебным генералом» приглашен ученый варяг, брат самого Эрстеда. Через двадцать лет Россия станет закованным в сталь монстром…
— Не станет.
Все как есть переменилось. Пан Пупек только что не горит и пар из ушей не пускает. Орловский же спокоен и тверд, будто сталь.
— К нашему великому счастью, панове, — не станет. При царе Петре страна разделилась на новых и старых. Последних — море, первых — горсть. Большинству русских не нужны пароходы и научные общества. Они их ненавидят. На что православная церковь послушна трону, но и она выступает против школ. Александр Пушкин, мой хороший друг, как‑то сказал: правительство — единственный европеец в России. Он ошибся — министры с фельдмаршалами тоже не желают перемен. Сегодня построят завод, а завтра придется освобождать хлопов, чтобы было кому работать на том заводе…
Художник оправил фрак. Жестом остановил пана Пупека: я не закончил!
— Не правительство опасно. И даже не ужасный шут Бенкендорф с его жандармами. Только один человек способен вести Россию в Европу — и против Европы. Он велит строить пароходы, приглашать ученых и открывать секретные лаборатории. Не делай он этого — Россия оставалась бы сонным ленивым медведем. Без него страна остановится. Преемник молод, а родичи слабы и враждуют…
— Чтобы погубить корабль, не обязательно брать его на абордаж, — поразмыслив, согласился пан Пупек. — Достаточно выбросить за борт капитана.
— А знаете, панове, — Волмонтович глянул на бутылку с токайским, словно хотел пальнуть по ней из пистолета. — Был у меня приятель, ротмистр Джигунский. Занесло его как‑то под Аустерлиц, на высоты Праттена. Москалей там крепко потрепали, это всем известно. Но не все знают, что царь Александр в тот день едва не угодил в плен. Его отбили казаки, хотя Джигунский, если верить ротмистру, уже держал пана царя за ворот. Я спросил, отчего он Александра не зарубил, раз уж в полон взять не удалось. А ротмистр губу кривит: «Кому он, царишка, нужен? Рубить всяких…»
— Александр нам не мешал, — рассмеялся Орловский. — Он был нерешительней пана Гамлета, на нем играли, как на флейте, все, кому не лень. С таким царем можно было спокойно готовить воскрешение Польши. Его брат Константин нам даже помогал. Проживи он чуть дольше — кто знает? Но этот, нынешний…
Называть вслух имя не требовалось. Палача и губителя Отчизны знал каждый поляк — и каждый проклинал. Боже, покарай krwawy pies, царя Николая! Матка Боска, отвернись на миг!
— Смерть тирану!
В три голоса выдохнули — дружно, страшно.
Вражья Молодица, четвертая в компании, равнодушно кивнула. Отчего бы и нет? В ее хороводе каждому найдется место, будь ты хоть царь, хоть пастух, хоть уланский надпоручник.
— Погодите! — опомнился Волмонтович. — Командование повстанцев в 1830 году запретило всякие покушения. Если русского царя убьет поляк… Николай станет мучеником! Начнется священная война, нам не простят его кровь и через тысячу лет. Мы не сумеем прикончить каждого москаля!
— Увы, — не без сожаления согласился пан Пупек. — Но почему обязательно поляк, дорогой князь? Император Петр Федорович, дед нынешнего, поссорился с датчанами, а убила беднягу собственная жена. Царя Павла, врага Британии, помог отправить на тот свет душка-царевич Александр. Наши друзья-декабристы были в шаге от успеха, если бы Булатович не струсил… Кто сейчас остался из царской родни?
Художник качнул седой головой:
— Мать-императрица, брат Михаил, дети… Не выйдет, панове. Бояре нынешние не чета прежним. Немцы, остзейцы — вот кто стоит у трона. Швабы не предадут. А посылать наемника опасно — раскопают…
— И закопают, — вздохнул Волмонтович. — Нас вместе с Польшей. Родина — заложница, панове. Поэтому тиран и не боится. Говорят, он ездит с малой охраной…
— Чаще вообще без охраны. — Орловский дернул себя за пышную бакенбарду. — Лишь с фельдъегерем или с тем же Бенкендорфом. Что же выходит? Поляк его убить не должен, русский — та же история; за каждым иностранцем — слежка… Тут лишь Пан Бог способен помочь.
— Решено, — не стал спорить пан Пупек. — Тирана убьет Бог. Согласны?
— Бог?!
Волмонтович решил, что ослышался.
— Вы имеете в виду несчастный случай?
— Подпилить
