что сразу его в постель пущу?
Примерно так я и думал. Ребята они взрослые, чего тянуть-то?
— Но, Иван Александрович, имей в виду — если Петру Генриховичу согласие на замужество дам, тебя к себе больше не подпущу. Один раз изменила, всю жизнь каюсь.
Ух, а до чего хороша Наталья Никифоровна! Повезет господину сельскому следователю, если она согласие на брак даст.
— Понимаю, чего уж там… — сказал я, подгребая ее к себе и, принимаясь целовать ее лицо, шею, плечи, потом спустился чуть ниже.
— Ваня, да сколько можно⁈ Ах ты…
[1] Эмиль Золя. Капитан Брюль. Не знаю, как ГГ, автору рассказ не понравился.
Глава шестая
Утопленник из Святого прудика
Почему авторы книг про попаданцев не предупреждали, что в прошлом времени существовала шестидневная рабочая неделя[1]? Про крестьян не говорю — у них работа ни в какие графики не укладывается, все зависит от сезона и от того — подоена ли корова, нет ли, но наш брат-чиновник? Ему-то за то?
Хорошо, что у меня имеется некая «прививка» — как-никак в школе работал, приходилось вести уроки и по субботам. Как говаривал мой коллега, бывали «субочие работы».
Еще, как на грех, Наталья Никифоровна накормила меня завтраком раньше, чем обычно и, когда я вышел из дома, взглянул на часы, обнаружил, что до начала трудового дня еще целых полчаса. Чтобы не выглядеть в глазах сослуживцев чересчур правильным и трудолюбивым (да и дел у меня нет), решил сделать небольшой крюк, обойдя пару кварталов и прудик, именуемый Чистым.
Читал, что в Москве прежние Поганые пруды стали именоваться Чистыми после основательной чистки, устроенной Александром Меншиковым[2], а отчего здешний прудик так назван, не знаю. Спрашивал у людей, те только пожимали плечами — мол, всегда так звали.
К некоторому удивлению обнаружил, что несмотря на позднюю осень и раннее утро, возле водоема, обрамленного старыми березами, столпился народ, а двое городовых шарят по дну пруда баграми. Третий — Фрол Егорушкин, пытается отогнать праздных зевак. Время от времени ветеран русско-турецкой войны кричал:
— Не толпитесь тут! Расходитесь!
Куда там! Несмотря на то, что мужчинам положено сейчас находиться на работе, женщинам на кухне, а «школярам» — на занятиях, никто даже не почесался. По-хорошему — надо бы выставлять оцепление, но кого в него ставить? Вот и устроили бесплатное представление. Развлечений в Череповце мало, а тут что-то интересненькое происходит. И я даже догадался, что именно. Определенно, здесь кого-то утопили, либо кто-то утопился. Если утопленник — так и хрен с ним, а если убийство, то очень плохо. Завтра у меня встреча с Леной и знакомство с ее теткой.
Толпа, при виде судебного следователя, расступилась и я прошел к городовому.
— Здравия желаю, ваше благородие! — козырнул мне Егорушкин.
— Здравствуйте, господин фельдфебель, — поздоровался я в ответ, прикладывая два пальца к козырьку собственной фуражки. Кивнув на парней, без особого энтузиазма орудовавших баграми, спросил: — Утопленник? Или утопленница? Надеюсь, не криминал?
— Утопленник. Самоубийца, — бодро доложил Фрол. Подавив кривую ухмылку, добавил: — Вроде, опять любовь. — Вздохнув, пожал плечами: — Какая-такая любовь в пятнадцать лет? Гришка Петров, из Александровского училища. Час уже его ищем, заразу такую. Гляньте, если не лень — вещички лежат и предсмертная записка сверху. Записку-то я велел пока вместе с барахлом оставить, потом в участок сдам.
Я кивнул и пошел посмотреть вещи самоубийцы.
На берегу пруда, на пожелтевшей траве, валялись черные штаны, рубашка и летние туфли с матерчатым верхом. А сверху и на самом деле лежала записка, придавленная камушком. Взяв бумажку, прочитал: «Изменщица ты проклятая Туся! Из-за любви к тебе я топлюся!»
Прочитав, вернул писульку на место. Криминала тут нет, не мой случай. Можно бы и на службу идти. Потоптался немного, потом задумался.
Чем-то меня эта записка смутила. Чем именно? Возможно, тоном, не свойственным для самоубийцы. Сразу же вспомнилось предсмертное письмо Виссариона Щетинкина: «Я травлюся сам», написанное собственным пальцем, да еще и какой-то багровой жидкостью, вроде крови. Написано просто, но я до сих пор содрогаюсь, представляя воочию этот текст.
Топлюся… Туся…
Мальчишка решил покончить жизнь самоубийством? В принципе, вполне возможно, особенно, если речь идет о подростках. Но мне кажется, парень нашел бы иной способ, чтобы покончить счеты с жизнь. Повесился бы, вены вскрыл. Мой однокурсник, служивший в армии, узнав об измене любимой девушки, пошел в караул и застрелился. Гришка, при желании, мог изготовить какой-нибудь самопал. Отыскать медную трубку труднее, нежели в моем времени, но реально. Есть завод Милютиных, есть кузницы. Правда, спички тут дорогие, но раздобыть порох — пустяк. Свинец в дефиците, но в ствол можно и железку забить.
Застрелиться бы не застрелился, но попробовал бы.
Нет, все равно, текст записки мне не нравился. Влюбленный подросток написал бы что-то пафосное, а здесь какая-то пошлятина, в духе песни из очень старого фильма[3].
Скольки раз из-за вас
Мучалси, томилси,
Один раз из-за вас
чуть не утопилси.
Или что-то такое:
Милый Вася, я снялася, без рубашки голая
Милый Вася не ругайся, нынче мода новая.
Текст больше похож на стеб, на розыгрыш, а не на записку самоубийцы. Кому-то это может показаться смешным, но такой способ самоубийства, как утопление, мне казался более подходящим для девушки, а не для юноши. Не исключено, что в этом виновата русская литература. Бедная Лиза — героиня одноименной повести Николая Михайловича Карамзина, бросившаяся в воду из-за несчастной любви, вызвала в свое время массу подражаний. Девушкам непременно хотелось топиться, а была ли любовь несчастной или была ли она вообще любовь — какая разница[4]?
Нет, не верю в «самоутопление».
Еще разок осмотрел одежду утопленника и его обувь. Кажется, пасьянс сложился. Поэтому, подошел к Егорушкину, полюбопытствовал:
— Фрол, а что за Туся такая? Какая-нибудь красавица местная? Ты же всех здешних Дульциней знаешь.
— Какая красавица? — фыркнул наш Дон-Жуан, польщенный словами следователя. — Девка как девка. Маленькая она еще, рано красавицей становиться. Да вы гляньте — вон ревет, — кивнул городовой на полненькую белобрысую девчушку, уткнувшуюся в ствол старой березы. Не красавица, но девчушка симпатичная. — Танька Демидова. У нее отец кочегаром на пароходе работает, в рейсе сейчас. Девке пятнадцать. Замуж, вроде, пока и рано, но дурить уже можно.
Как правильно сказал городовой — словно о моем времени, а не об этом.
— Она об утопленнике сообщила? — спросил я.
