выкобениваешься покруче некоторых. То с одним начальником, то с другим полетаешь. В поле посадил, орден получил, а другие, думаешь, не хотят…
Я оттолкнул его от себя как можно сильнее. За отказы мне ещё никто не предъявлял претензий. Будто бы я хотел подвергать себя опасности специально.
— Тебе острых ощущений не хватает? Задница мало потеет в комбезе во время полёта? — подошёл я к нему ближе. — На твоём месте, я бы здесь не кричал. Народу много.
— Что, правда, глаза колит? Не дали тебе отдельно полетать, так ты теперь меня сдать решил? — ехидно улыбнулся Костя. — А ещё друг…
— Тебя никто не сдаёт. Сам же кричишь на всю Ивановскую. В кабинет пошли — Швабрин ждёт.
Закинув вещи в здание высотного снаряжения, мы заспешили в наш класс. Сейчас у Фёдоровича должен состояться серьёзный разговор с Костей. Главное, чтобы он понял свою ошибку.
— Иван Фёдорович, разрешите получить… — вошёл в класс Костя, но тут же был схвачен за ворот комбинезона, словно котёнок. — Вы чего?
— Иди сюда! Я тебе покажу, — подвёл он его к окну.
На заднем дворе в это время стоял возле мусорки человек. Это был штатный водитель мусоровоза, который два-три раза в неделю вывозил отходы из баков. Передвигался этот парень, выглядевший старше Швабрина, скованно и очень сильно хромал. А правая рука у него почти не двигалась. Даже не представляю, как ему тяжело управлять автомобилем с такими недугами.
— Знаешь это кто? Веня Смиренко, учился на три года старше меня. Мог бы стать лётчиком. Грезил службой в испытателях. Теперь видишь где он? — спросил Фёдорович, придвинув голову Кости к стеклу. — Чего молчишь?
— О чём мне вся это история должна сказать? — продолжал дерзко разговаривать Бардин.
— Веня, на четвёртом курсе, решил вместо полёта на средней высоте, в зоне на предельно-малой покуролесить. На спор! Крутился так, что потерял управление. Еле-еле посадил его в поле, но совсем неудачно, как видишь.
Дерзкое выражение лица Кости сменилось растерянностью. Не ожидал он такой пример увидеть перед собой.
— Тебе уже говорили, что небо ошибок не прощает? Веня — это яркий пример этого. Одна ошибка и всё закончится, — сказал Швабрин, отпуская Бардина. — Подумай над тем, что ты сегодня сделал.
Иван Фёдорович взглянул на меня и направился на выход, оставляя нас одних. Молчаливая пауза продолжалась около минуты. За это время Костя ни на секунду не отвлёкся от окна. Как только послышался звук закрытия двери машины, Бардин повернулся ко мне со слегка бледным лицом.
— Я думал, что уже могу. Серый, ты всё ещё считаешь, что это было зря? — спросил Костян, присаживаясь за парту.
— Абсолютно уверен. В лучшем случае, тебя бы обвинили в разрушении самолёта, если бы он разбился. А если бы ты не успел катапультироваться?
Костян поведал мне весь ход события, что происходило в кабине.
— Изначально хотел выключить двигатель в зоне, но тогда всё отразится в объективном контроле. Поэтому, идею забросил.
Уже после выхода из первой атаки, на высоте 4500, скорость была 850, и Костян решил, что в заднюю полусферу выйдет сразу из атаки, когда выполнит условные пуски.
— Но мысль пришла в голову сразу, как только увидел спутный след.
— И твой мозг начал работать по непонятной программе, смоделировав ситуацию с его использованием? — спросил я, на что Костя смиренно кивнул.
Бардин решил, что выключать двигатель, просто так, в зоне было не разумно. Но если загнать самолёт в рамки случайного попадания в спутную струю, можно списать всё на незначительную ошибку при выходе из атаки.
— И ты принялся подстраиваться к нам сзади в надежде цепануть поток?
Вот может ведь у него голова работать хорошо! Но только не в том направлении.
В общем, подходит в полёте к нам Костя ближе, а двигатель всё равно работает устойчиво. Уже в непосредственной близости от хвоста, выбрасывает самолёт Кости оттуда.
— Я смотрю, вы обороты добавляете. Думаю, мол, спалили мои намерения. Отворачиваю от хвоста и тут же рычаг управления двигателем на «Малый газ», а затем и на «Стоп».
Думал в тот момент Костя, что всё у него под контролем. Полная тишина не настала. Есть ощущение, что самолёт в плотном воздушном потоке.
— Обороты авторотации, сколько были? — спросил я.
— На роторе низкого давления вроде 70%. Высокого давления показывал и того выше. Сейчас уже не упомню.
А дальше мой друг действовал как по инструкции. Тумблер «Запуск в воздухе» включил, рычаг управления двигателем на «Малый газ». Пошёл звук запуска…
15 секунд и ничего. Затем ещё раз и снова неудачно.
— Где-то через секунд 35 только запустился двигатель. Я уж думал всё, если честно…
— Тебя не смутило, что «свечи» запуска могли сгореть, если бы ты «Запуск в воздухе» не отключил через 40 секунд? — снова спросил я.
— Серый, тебя там не было. Ты откуда это всё знаешь, что и как делать? Сам-то запускал в полёте? — снова съехидничал Костя.
— В моём случае мой двигатель на «элочке» атаковала птица. У тебя же всему виной твоё личное желание самоутвердиться…
— Ты вот только не читай мне нотации.
— Кто, если не я тебе скажу, что ты не прав.
После этих слов Костян призадумался. Я же не стал ждать его ответа и направился к двери.
— Серый, что мне будет за это? — спросил он.
Хотелось его нацелить, что санкции от начальства в этом деле не самое важное. Главное, чтобы он понял свою ошибку. Думаю, что до этого он сам дойдёт.
— Предполагаю, что Фёдорович сам разберётся.
После этого я вышел в коридор и направился в стартовый домик, ожидая окончания полётов. В голове ещё не улеглись рассуждения по поводу сегодняшних событий, а новые уже начинались.
Как раз я проходил мимо кабинета командира полка.
— Что вы этим хотите сказать? — донесся из-за дверей Доброва до меня знакомый голос нашего командира эскадрильи.
Тон у Реброва был не совсем уважительный. Вряд ли он так будет разговаривать с Геннадием Павловичем.
— Вольфрамыч, успокойся, — сказал Добров. — Я не понимаю, товарищ подполковник сути ваших обвинений.
— Во-первых, товарищ Ребров не провёл в должном объёме разбирательства по событиям той самой субботы…, — это говорил Брусков.
Совсем недавно, его назначили замполитом училища. Он даже не успел ещё
