полковника получить, а как развернул сразу бурную деятельность! Теперь решил припомнить Реброву все косяки третьей «пьющей».
— Я тебя забыл спросить, что мне делать с моими подчинёнными, ты конч… — рыкнул комэска.
— Гелий Вольфрамович! — остановил реплику Реброва Добров. — Остынь!
— Нет, что вы, товарищ полковник, — слегка усмехнувшись, сказал Брусков. — Пускай говорит, если ему погоны жмут…
— Ах ты тварь! Квадратный мешок с фекалиями! Сейчас я тебя…
В кабинете послышался шум падающей мебели и призывы остановиться. Затем очередные угрозы, выражение эмоций и несколько ёмких фраз от Реброва.
— Вам, Гелий Вольфрамович, пора на пенсию. И я её вам устрою, — сказал Брусков.
За дверью послышались шаги, которые возвестили о том, что мне пора ретироваться. Сделав несколько шагов к лестнице, я затихорился за углом. В этот момент спускался Костя, которого я затянул за собой.
— Тихо, — шепнул я.
Дверь кабинета командира открылась, и кто-то вышел в коридор, проклиная фамилию Реброва.
— Брусок? — спросил шёпотом Костян, на что я, молча, кивнул. — Чего это он?
— На Реброва наехал. Многое ему припомнил, — прошептал я.
Как только шаги замполита стихли, мы продолжили своё движение. Да только не далеко. Открылась дверь кабинета командира, из которого вышел Ребров, дыша как бык во время схватки с матадором.
— Так, Родин и Бардин. Чего мы не в стартовом домике? — спросил комэска.
— Лётные книжки относили, товарищ командир, — сказал я.
— Отнесли?
— Так точно.
— Обороты «Максимал» и на своё законное место, — сказал Гелий Вольфрамович, пройдя мимо нас.
В казарме своей четвёркой мы обсудили произошедшее в кабинете у командира полка. Артём, который знал чуть больше о разговорах в самом училище от своего тестя, рассказал о разговорах в кулуарах среди начальства.
— Новый замполит начал бурную деятельность. Вот ему и нужна жертва.
— И выбрал он Вольфрамовича? — спросил я.
— На это дело, как сказал тесть, он получил добро от самого Борщёва и с особистом согласовал, — сказал Артём.
— И чего делать? — поинтересовался Макс.
— А ты ничего не сделаешь. С него теперь не слезут. Либо уволят, либо понизят в должности или сошлют куда-нибудь.
Жаль, что так получается в жизни нашего комэска. И ведь пострадал из-за нас, оболтусов. Вот она, нелёгкая доля командира.
Лётная практика подошла к концу, и нам в очередной раз пришлось расставаться со своим учебным полком. Также, для нас это крайнее построение перед штабом эскадрильи по итогам завершения обучения.
Кому-то выпадет вернуться сюда после выпуска и стать инструктором. А там и пойти по карьерной лестнице дальше.
Ну а кто-то прощается со, ставшим родным, аэродромом и людьми, работавшими над твоим становлением как лётчика.
— Иван Фёдорович, вы сегодня какой-то другой, — улыбнулся Макс.
— Да… день странный. Вроде и закончилась практика. У вас подготовка к госам начинается, у меня отпуск, а грустно всё равно.
— Это потому, что мы у вас первые выпускники за время инструкторской работы, — сказал я, выглядывая из-за спины Макса.
— Возможно. Фотоаппарат взяли?
— Конечно. Жаль, нашего фотографа со свадьбы нет. Он бы нас поснимал во всех позах, — посмеялся Артём.
Перед строем появился подполковник Ребров. Сегодня он был в парадной форме, при своих медалях и знаках отличия.
— Доброе утро, третья! Как настроение? — спросил он, прохаживаясь вдоль строя. — Чего-то вы кислые?
Из строя никто не решился говорить. В такой форме одежды Реброва мы никогда не видели. Не могу даже предположить, по какому случаю всё это. Есть у нашего Вольфрамовича и одна медаль «За боевые заслуги», и орден «Красной Звезды».
— Сегодня для вас, птенцы вы мои, наступил день, когда пора вам выпасть из гнезда и расправить крылья. Всему, что могли, а где-то и не могли, мы вас обучили, — продолжал вещать комэска.
— Это новая речь. Раньше у него не было таких, — шепнул один из инструкторов Швабрину.
— Премьера, — ответил тот.
И правда. В сегодняшнем выступлении командира эскадрильи не было и намёка на его оригинальные словосочетания и сравнения нас с различными предметами и животными. И к чему весь этот парадный вид? Неужели Брусков совершил задуманное?
— У вас впереди госы, защита дипломной работы, а главное — бессонная ночь с легальным употреблением всех ваших любимых горячительных напитков.
— И как же без оригинальности Реброва, — шепнул мне Тёмыч.
— Звучит, как новый научный термин прям, — ответил я.
Может кому-то выпадет возможность запатентовать весь арсенал фраз Вольфрамовича, но боюсь, он ещё придумает.
— Но это будет совсем скоро и также быстро пройдёт. А дальше… дальше как-нибудь уж без нас, сынки. С каждым из вас, стоящих в строю я летал, со многими и не раз. И я горд, что именно мне выпало командовать вами.
В этот момент он остановился по центру строя и выпрямился. Он был собран, суров, но глаза всё такие же добрые, как и обычно.
— До свидания, товарищи! — сказал он, приложив руку к голове, и получил наше хоровое прощание. — Честь имею!
После построения каждый бы хотел подойти к Вольфрамовичу и пожать руку. Да только он опередил нас и сам прошёлся по всему строю, удостоив внимания каждого.
По рассказам наших техников, перед построением не забыл Ребров и про них. Он прошёл по всей стоянке эскадрильи, заглянул в ТЭЧ и везде отметился рукопожатие с каждым.
Переселились мы теперь в классы подготовки в учебном корпусе. Всё следующее время до момента защиты дипломной работы будем читать, писать, учить, рисовать карты боевой обстановки и обсуждать насущные вопросы.
Но это всё в перерывах между сон-тренажами, которые занимают большую часть на этом периоде обучения.
В первый же день основной темой было обсуждение судьбы Гелия Вольфрамовича. Как оказалось, новый замполит училища, таки, нагадил Реброву. И наша драка с хулиганами здесь даже не рассматривалась.
Во всех донесениях и разбирательстве рассматривались другие проступки. В частности, особое внимание уделили, чуть было не имевшему место рукоприкладству со стороны Реброва. Свидетелем был указан Добров, но он ничего не видел.
— Для кого-то место комэски было освобождено специально, — сказал я, когда мы сидели в нашей подготовительной аудитории.
Будь Швабрин в своей предыдущей версии, грешили бы на него. Но в эскадрилье никто не занял место своего ушедшего командира.
— Да там такое началось потом.
