поднялся и широко улыбаясь распахнул объятья, словно хотел обнять вошедшую, нервно оглядывающуюся по сторонам, женщину. — Леди Джейн, ну что ж ты, голубушка, проходи, присаживайся. Тебе удобно? — она скованно кивнула, садясь на жесткий стул, а в этом кабинете, который уже оброс такими легендами, что заходить сюда было страшно, других не было. — Точно удобно? Ты говори, не стесняйся, голубушка, а то разговор нам долгий предстоит, нам же важно, чтобы ты не устала, ведь так?* * *
Весь день Филиппа провела, как на иголках. Ей до сих пор не верилось, что она решилась провести ночь с мужчиной, даже, если этот мужчина скоро станет ее мужем. О том, что было ночью, она старалась не думать, чтобы каждый раз не краснеть, когда ее взгляд падал на широкую кровать. Хватит и того, что Марго знает.
Утром, когда Филиппа нежилась в ванной, вот этот обычай, возведенный в приказ, ей очень нравился, недаром Петр назвал ее когда-то русалкой, Марго зашла как обычно в комнату и подошла к кровати, чтобы поправить ее. Девушка долго смотрела на сбитые простыни, и на другие следы того, что ее госпожа провела эту ночь не одна.
— Думаю, что лучше сменить простыни, — пробормотала она.
— Что? Что ты там бормочешь? — Филиппа вышла из ванной, завернувшись в пеньюар, а с ее длинных распущенных волос на ковер капала вода.
— Я говорю, что нет ничего лучше свежего постельного белья, вам так не кажется, ваше высочество? — и она ловко содрала злополучную простынь, смяв ее при этом в комок. Филиппа вспыхнула и отвела взгляд, мучительно соображая про себя, что же будет делать, если новость о ее падении вырвется за пределы этой комнаты. — Его императорское величество очень красивый, правда? — паршивка лукаво улыбнулась. — Такой сильный, наверняка очень выносливый.
— Марго, прекрати, — Филиппа поднесла ладони к щекам, которые горели так, что даже синяк стал не слишком виден.
— О, ваше высочество, я не думала, что слушать о достоинствах вашего жениха вам так быстро наскучит. Но, он действительно очень красив. Наверняка вокруг вьется много дам, желающих скрасить его одиночество, которое, если честно, на мой взгляд слишком сильно затянулось.
— Откуда ты… — Филиппа села за туалетный столик. — Брось это белье, позже унесешь и постираешь. А сейчас, расчеши мне волосы.
Марго посмотрела не нее с удивлением, обычно после купания Филиппа сама высушивала и расчесывала волосы, которые струились по спине до самой талии. Но приказ есть приказ, и она взяла чистую тряпицу и принялась осторожно промокать длинные черные волосы, чтобы избавить их от остатков воды. И лишь затем взяла в руки щетку.
— Вы хотите, чтобы я вас просто расчесала, ваше высочество, или сделать прическу? Заплести косу? — Филиппа посмотрела на нее в зеркале. По плечам побежали мурашки, то ли холодные капли воды с волос попали на кожу, то ли это от того произошло, что она вспомнила как совсем недавно другие руки, очень мужские, крепкие, расплетали ее косу.
— Знаешь, в древности был обычай, что с распущенными или кое-как уложенными волосами может ходить только замужняя женщина. Девушкам было положено носить косы, и в первую брачную ночь жених их расплетал, — прошептал ей тогда Петр.
— Я знаю, — просто ответила она тогда, закрывая глаза, наслаждаясь этой странной лаской. Но сейчас Марго ждала ответа, и Филиппа покачала головой. — Уложи в пучок, косу не надо, больше не надо. Так откуда ты узнала, что его величество долгое время был один, и никто не скрашивал его одиночества?
— Все оттуда же, где белье стирают. Я же вместе с вами русский язык изучаю, — Марго провела щеткой по волосам своей госпожи и принялась делить их на пряди, продолжая болтать. — Прачки все время говорят, что постель его величества чистая, то есть, к себе он никого не приводит, и вся остальная одежда только после ассамблей, ну, балов, пахнет женскими духами, а во все остальное время — ни-ни. И я подумала, не голым же его величество приходит к своей даме, значит, у него никого нет. Ходили какие-то слухи, которые в газете потом опровергали, что кто-то был, давно, и вроде бы точно, но давно это было.
— О, Господи, — прошептала Филиппа по-русски. — Что еще говорят про его величество низшие слуги?
— Что он изменился. Очень. Раньше, когда с Иваном Долгоруким путался, никто не верил, что толк из государя выйдет, но после того, как сестра его умерла, словно подменили его величество. Долго он траур носил, все сестрицу свою поминал, а потом сам едва-едва не умер, по краю, говорят, ходил. И после вообще другим человеком стал. Долгорукого от себя отстранил окончательно, Верховный Тайный совет разогнал. Да и вообще… — Марго задумалась. — Не любит его величество излишеств, а вот картофель действительно очень любит и часто его заказывает поварам, — Марго тихонько засмеялась.
— Все, хватит, дальше я сама, — Филиппа протянула руку, в которую Марго тут же вложила щетку, и, подхватив простынь, выбежала из спальни. — Господи, если даже прачки знают кто с кем спит, то что вообще слугам о господах не известно? — кое-как расчесав свою гриву, она уложила волосы в пучок. Вернувшаяся из прачечной раскрасневшаяся Марго помогла ей одеться. После чего Филиппа отпустила служанку, взяв первую попавшуюся книгу, попробовала читать, но практически не понимала написанного. Ее мысли все время возвращались к слугам. Поняв, что ничего прочитать не сможет, она отложила книгу и подошла к окну, за которым в это время резвилась вьюга. Она слышала о том, что герцогиня Ангулемская любит общественные бани в всегда ходит туда в сопровождении слуги, которого даже за мужчину не считает, щеголяя перед ним полностью обнаженной. А сколько еще таких примеров, когда господа знали только личных слуг, а вот кто им готовил пищу, прибирал в комнатах, стирал белье, они даже не представляли. Филиппа могла бы поклясться, что половина из ее знакомых вообще думает, что их платья приводятся в порядок сами собой, или маленькими проказливыми духами, которых кельты называют фейри.
Так и прошел ее день в смятении, а от мыслей к концу дня начала болеть голова. Марго постоянно заглядывала в маленькую гостиную, спрашивая, не нужно ли ей чего, но неизменно получала отрицательный ответ. Да во время обеда, который состоялся здесь же в комнате, она практически ничего не
