меня на Тимака и обратно.
– Я… я не могу, – пробормотал он.
– Тебя должны были этому учить, – сказал Тимак. – Ты же пограничник. А мы – дети.
– Меня не учили стрелять в лошадей! – взвизгнул Валера. – Я только по мишеням стрелял! Не могу! Как хотите – не могу!
Я видел, что он опять близок к панике. Чёрт знает, кого берут служить в погранвойска.
– Ладно, – сказал я и снял с сержанта автомат. – Тогда мы сами.
– Справишься? – спросил Тимак. Мне понравилось, как он себя вёл в эти минуты, – не паниковал, не истерил, был собран и готов действовать.
– А куда деваться? Выхода нет.
На прошедшей неделе у нас как раз был урок военного дела с изучением АК-47. Принцип действия. Разобрать. Собрать. Ничего сложного и очень вовремя. А стрелять Кемрар Гели и Серёжа Ермолов, как сын советского офицера, умели оба.
Я передёрнул затвор, перевёл флажок предохранителя на стрельбу очередями.
Словно предчувствуя дальнейшее, лошадь жалобно заржала.
Я положил ладонь ей на лоб, послал долгий успокаивающий импульс. Лошадь закрыла глаза.
Поднялся, навёл ствол, прижал покрепче приклад к плечу:
– Прости, родная.
Оружие задёргалось в моих руках. Грохот выстрелов на несколько мгновений заглушил свист ветра. Запах сгоревшего пороха ударил в ноздри.
Убрал палец со спускового крючка, посмотрел. Лошадь была мертва. Кровь из простреленной головы тёмным ручейком сбегала в зелёную траву.
Я поставил автомат на предохранитель, положил рядом, и мы занялись сержантом.
Вытащить из-под лошади.
Сделано.
Аккуратно, но плотно перевязать голову.
Сделано.
Войти в орно и немного подпитать ауру.
Сделано.
Теперь самое сложное. Я понимал, что даже втроём при таком ветре нам не удастся посадить сержанта на вторую лошадь, а это был единственный способ доставить его к людям. Сидеть же на месте и ждать, пока утихнет «афганец» или пока нас найдут, было плохим решением.
Во-первых, он только начался и может дуть несколько дней.
Во-вторых, сержанту действительно нужна медицинская помощь и чем скорее, тем лучше.
В-третьих, заставлять себя искать множество людей, когда можешь выбраться самостоятельно, неправильно.
– Валера, твоя лошадь умеет ложиться по команде? – спросил я.
– Может, и умеет, – ответил рядовой. – Но я таких команд не знаю.
– Как её зовут?
– Ласка.
Я сходил к велосипеду, достал из коричневого бумажного пакета, притороченного к багажнику, шоколадку, развернул, отломил часть. Ветер не утихал. Вокруг по-прежнему ничего не было видно и казалось, что вся пыль мира поднята в воздух и несется на нас с единственной целью – забить глотку и глаза, замести, похоронить под собой.
– Врёшь, не возьмешь, – прошептал я.
Вернулся к лошади, погладил ей лоб, протянул на ладони шоколад.
Ласка осторожно взяла его губами, съела.
– Умница. Теперь тебе нужно лечь.
Я заглянул в её темные глаза, вошёл в орно, ясно представил, что я – это она, лёг на землю, подогнув под себя передние ноги.
Ласка покорно легла.
– Умница, – повторил я и скормил ей ещё один кусок шоколада. – Теперь берём сержанта, – сообщил Тимаку и рядовому Валере.
Мы усадили сержанта на Ласку так, что он ничком полулёг на её шею. С помощью солдатского ремня Валеры и поводьев, снятых с убитой лошади, закрепили его в седле, чтобы не свалился.
– Ну, пошли потихоньку. Ласка, вставай. Валера, автомат сержанта не забудь. Тимак, лайбы пока бросим, потом заберём.
– Ясное дело, – сказал друг. – Тут бы самим выбраться… Куда идём – на заставу или в Кушку? В Кушку ближе, сразу говорю.
– Значит, в Кушку – сказал я. – Держимся направления северо-запад. Попадётся слишком крутой склон – обходим и снова на северо-запад.
Компас у нас был. Хороший наручный офицерский компас. В случае нужды я бы вышел куда надо и без компаса, но зачем лишний раз демонстрировать своё превосходство над обычными людьми? Также имелась вода в четырёх полулитровых алюминиевых солдатских флягах, четыре бутерброда с маслом и колбасой, полторы шоколадки (целая у Тимака и половинка у меня), два автомата АК-47 и четыре магазина патронов к ним. Вполне достаточно, чтобы выжить.
Порядок движения был следующий. Первым, ведя лошадь с сержантом в поводу, шёл я. За мной, время от времени сверяясь с компасом и давая направление, Тимак. Замыкал мини-колонну рядовой Валера, груженый двумя автоматами и подсумками.
Так через два с половиной часа и вышли к Кушке.
Так и прошествовали по абсолютно пустой улице Карла Маркса мимо моего дома к дому Тимака. Зашли во двор, потом во двор комендатуры и сдали сержанта, лошадь и рядового Валеру обалдевшему лейтенанту-дежурному.
– Ну вы даёте, – только и сказал лейтенант. – Тут уже заставы в ружьё собрались поднимать. Наряд не вернулся, ещё и дети пропали!
– Всё в порядке, товарищ лейтенант, – сказал я. – Никто никуда не пропал. Вот только товарищу сержанту нужна срочная медицинская помощь. Озаботьтесь, пожалуйста. И ещё. Если дадите карту, я покажу, где лежит дохлая оседланная пограничная лошадь. Пришлось пристрелить, она ногу сломала.
Лейтенант посмотрел на меня дикими глазами и потянулся к телефону.
«Афганец» не помешал нашим с Тимаком родителям встретиться в тот же вечер восьмого марта у нас и отметить счастливое возвращение детей, а заодно и женский праздник.
– Извини, мам, – сказал я маме. – С тюльпанами не вышло. Но я вас с Ленкой всё равно поздравляю и люблю.
– Горе ты моё, – вздохнула мама. – Домой вернулся живой и здоровый – это для меня лучший подарок.
За столом, где нам с Тимаком даже налили по глотку вина, от нас потребовали подробного рассказа о происшедшем. Мы и рассказали. Благо придумывать ничего не пришлось, ещё в сопках решили, что правда лучше всего. А что скрывать? Всё равно вылезет. Наряд-то не просто так пострадал – за нами гнался.
– Мог бы и не гнаться, – сказал мой отец по этому поводу. – Два пацана тюльпаны рвут на нейтралке… Непорядок, конечно. Но спугнули бы – и всё.
– Так они нас и спугнули, – сказал Тимак. – Мы же убежали сразу. А они погнались. Если бы не погнались, ничего бы не было.
– Старший наряда решение принимал, – объяснил Сашкин отец. – В данном случае пострадавший сержант. Ничего, я ещё разберусь. В любом случае, считаю, наши сыновья поступили достойно и даже героически. Спасли, можно сказать, человека. И не просто человека, а военнослужащего, пограничника! Горд за них.
– И я, – сказал мой папа. – За вас, ребята! Растите и дальше достойными людьми на радость нам и Родине.
Взрослые выпили. Мы пригубили.
«Афганец» вынимал из Кушки душу четыре дня и три ночи.
Девятого марта он усилился до такой степени, что выходить из дома стало просто опасно, и уже не стихал вплоть до одиннадцатого.
Занятия в школе и детский садик отменили, все сидели по домам. Даже отец выбирался на службу на пару часов в день, а большую часть времени проводил дома,
