дом. Поднял с пола пистолет, осмотрел. Тяжелый, но не слишком. Судя по внешнему виду — из музея, или из семейного арсенала. Антиквариат, блин. Но, ежели нажать на спусковой крючок, кремень ударит о стальную пластину, высечет искру. И — бах! Ухайдакать человека из кремневого пистолета так же просто, как из «Воблея», что лежит у меня в столе, или из ПМ, из которого мне дозволяли стрелять подчиненные отца (но так, чтобы отец не видел!).
Литтенбрант говорил, что у многих охотников до сих пор в ходу кремневые ружья. Дескать, армия переходила на капсульные, от старого оружия избавлялись. Продавали за бесценок купцам, те потом перепродавали.
А что у меня за «трофей», не возьмусь определить. Может армейский, может дуэльный. Но из этого пистолета точно никого не убить. Не заряжен, а если бы и был заряжен, то искру высекать нечем — кремня нет. И как Танька собиралась меня убивать? Не ведала таких тонкостей или хотела напугать? Нет, зря я ее просто так отпустил. Нужно было жопу надрать!
Отчего-то захотелось выпить.
Кажется, в буфете Натальи стояла бутылка водки? Ну да, стояла до тех пор, пока Литтенбрант в гости не заглянул. Петр Генрихович, будучи в растрепанных чувствах из-за анонимного письма, выкушал всю бутылку. Вон — пустая в углу.
Может, у Натальи еще одна есть? Открыв буфет, пошарил и, наткнулся на «пузырек». Обрадовался, вытащил на свет божий. Фи, ликер. Тот самый, что покупал Наталье на вечеринку. Тягучий, сладкий. Не тот напиток, что требуется для успокоения нервов. Может, кофе сварить? Спать все равно не охота, кофе попью, какой-нибудь короб разберу. Можно шубу вытащить, чтобы не слежалась.
В дверь застучали. Может, Наталья Никифоровна вернулась с молодым мужем? Нет, стук не на хозяйский. Наталья стучит не по двери, а по косяку, звук немного другой.
Вышел в сени, спросил:
— И кого нелегкая принесла? У нас все дома.
Из-за двери послышался голос Таньки:
— Иван Александрович, впустите, пожалуйста.
— А зачем? — поинтересовался я, слегка удивленный такой назойливостью. Может, сама решила, что заслуживает порку и пришла сдаться? Не открою.
— Пистолет верните.
— А харю тебе вареньем не намазать? — поинтересовался я.
— Харю мазать не надо, но пистолет верните. Ну, пожалуйста. Откройте дверь!
— Пистолет теперь вещественное доказательство. Завтра напишу на тебя жалобу, привлеку к ответственности за покушение на убийство. Еще и дело твоему папеньке передам и пусть попробует под сукно положить. А сейчас спать иди.
— Пока не вернете, буду под вашей дверью стоять. Если замерзну — вы будете виноваты.
Упертая девушка. И угроза привлечь к ответственности не действует. Но дверь открывать не стану. Хочет замерзнуть — пусть мерзнет.
— Мне папенька всегда говорил, что брать чужое нехорошо. Пистолет я у Анны Николаевны одолжила, надо вернуть. Я вас только напугать хотела.
Чуть смехом не подавился, услышав про папеньку. А пистолет, значит, одолжила у тетушки моей Леночки? И где, интересно, пистолеты валяются? Я почему-то не видел. Интересно, а не с этим ли пистолетом полковник Десятов в Париж входил?
— Ты меня напугала, поэтому дверь не открою, — отозвался я. — Вдруг у тебя топор при себе, как у Раскольникова? Или ты пушку в сугробе прячешь?
— Откройте дверь, трус несчастный!
— Щаз, только бакенбарды побрею.
Татьяна принялась бить в несчастную дверь руками и ногами. Будь это мужчина, вышел бы и попросту дал в лоб. А что с этой-то дурой делать? Плевать, пусть орет. И холодно в сенях стоять. Решил вернуться в тепло, но услышал второй голос, принадлежавший если не старухе, то пожилой женщине.
— Ай-ай-ай, девонька, как же тебе не стыдно? Такая молодая, а к холостому мужчине лезешь! Совесть-то у тебя есть?
Кто это явился на подмогу? Жаль, оконца нет, а если бы и было, то в сумерках не видно. Но голос знакомый. А, так это соседка, Марья Ивановна, которая меня как-то будила в четыре утра, предлагая протопить печь. Она же собиралась оттяпать у Натальи аршин земли на огороде. Давай, бабулька, спасай. Уговорю Наташку, чтобы та не аршин тебе уступила, а два. Нет, целых три!
— Молодая, одета прилично, а уже, прости господи! — продолжала стыдить соседка. — Небось, родители-то не знают, чем доченька занимается? Ладно, если бы мужчина согласен был, а он же тебя не хочет! Ай-ай-ай, стыдобушка-то какая!
— А вы не лезьте не в свое дело! — огрызнулась Танька. — Ступайте домой, на печь забирайтесь.
— Молода еще, старших учить! Иван Александрович — человек приличный, со шлюхами дел не имеет. Если ты проститутка, то ступай в гостиницу, купцов заманивай, а приличных людей не трогай.
— Я кому говорю — не лезьте!
— Ираида, иди-ка сюда, посмотри, какая шлюха к постояльцу Натали Никифоровны лезет! Молоденькая совсем, а бесстыжая.
В разговор вступил еще один голос. На этот раз точно, старушечий.
— Не шлюха это Марья, а гимназистка, — авторитетно сказала неведомая мне Ираида. — Она к Ивану Александровичу, пока тот болел, вместе со своей подружкой шастала, а тут одна заявилась. Я эту девку видела — две недели вокруг Натальиного дома кружилась. Вначале думала — воровка, городового позвала, так Фрол сказал, что не воровка, а прокурорская дочь — подруга невесты Ивана Александровича. Квартиранта Натальиного дожидалась.
Ну соседки, все-то они знают! Глазастые. И Егорушкина, а другого Фрола у нас нет, в известность поставили.
— Так барышня у подружки жениха собралась увести? — заахала Марья Ивановна. — Верно, в постелю забраться хочет? А он, вишь, не дается. Ой, нехорошо-то как!
Что именно нехорошо? Жениха через постель уводить или то, что тот не дается?
— Не собиралась я в постель лезть! Что вы выдумываете? — заголосила Танька. — Я просто в гости зашла.
— Вон, Марья, в гости, видите ли, она пришла, — радостно закричала Ираида. — Две недели кружилась, весь забор у меня опруденила, до дома не могла дотерпеть.
