за промашки? — вело поинтересовался я.
К тому времени я уже успел доесть судачка, умятьжареную картошку и теперь прислушивался к звукам из кухни — не бурлит ли вода в самоваре? Почему никто не догадался присобачить к самовару свисток? Теперь вот, карауль.
— Так ведь клад-то вы не нашли, — сообщила Марья Ивановна.
— Клад? — озадаченно переспросил я. Потом все-таки решил, что надо вначале сходить на кухню, проведать самовар, а уж потом разговоры вести. Встав, сказал: — Я сейчас чайку заварю, договорим.
Конечно же, самовар закипел и теперь бойко выплевывал воду из-под крышки. Не смертельно, не больше чашки, лужу потом затру.
Заварив чай и, чтобы не возиться с каждой чашечкой, ка это делает Наталья, попросту перетащил самовар в столовую, потом и чайник и все прочее, необходимо для чаепития.
Пока я трудился, бабульки успели пошушукаться, а теперь сидели и смотрели на меня хитрющими глазками.
— Так что за клад-то? Не помню, чтобы я когда-то клады искал.
— А мужиков для работы у Ивана Андреевича вы зачем брали? — поинтересовалась Ираида Алексеевна.
— В смысле, зачем? — удивился я. — Мертвецов искать, которых убили и закопали.
— А к чему мертвецов искать? — хмыкнула Марья Ивановна. — Земля их уже приняла, зачем прах тревожить? Бог даст — отыщут, в освященной земле похоронят.
— Клады-то тут при чем? — по-прежнему не понимал я.
— А награбленное-то Кошелевы куда девали? — цокнула языком Ираида. — Ведь сокровищ-то, при обыске не нашли, верно?
Сокровищ мы и на самом деле не нашли. Отыскали деньги — немного, рублей пятьсот, пару золотых колец, сережки. Еще какую-то золотую и серебряную лабуду, уже и не помню. Деньги, как положено, сдал в казначейство, а золотишко упаковал в пакет и передал прокурору. Украшения, а также и кистень с чемоданами Борноволкова будут предъявлены присяжным как вещественные доказательства. Как уж там суд распорядится имуществом Кошелевых, не знаю. Может и в казну отписать, может и нет.
Со слов подозреваемых, вся добыча, которую они получили, включая деньги, от продажи вещей, вкладывали в гостиницу — конюшню отремонтировали, новый сарай поставили. Вполне возможно, что и не врут. В банк запрос делал, ответили, что счетов у супругов Кошелевых не имеется.
— Все, что нашли, все в казну сдали, — ответил я. — Да и откуда сокровищам быть?
Ираида Александровна, посмотрев на меня слегка снисходительно, сказала:
— Люди-то говорят, что хозяйка с мужем, да с работником, по ночам на большую дорогу выходили. А люди зря говорить не станут. Сколько они ограбили — один господь ведает. Все награбленное — и деньги, и сокровища, в землю прятали. А вас они за нос водили, нарочно не те места указывали. Кто же станет клад далеко от дома прятать?
— И где они спрятали?
— О, господин следователь, так я вам и скажу! — засмеялась Ираида. — Ищут уже, братья Суздалевы весь огород у гостиницы перекопали.
— Так зима же? — удивился я. — Хотя бы весны дождались, как земля прогреется, тогда бы и копали.
— По весне-то все копать пойдут, чего ждать? — хмыкнула Марья Ивановна.
— Уже нашли чего-нибудь?
— Пока нет, но ищут.
— А почему в огороде? — хмыкнул я. — Не под амбарами, не под конюшней?
— Там тоже ищут. Под амбаром Федотов копает, под конюшней — Щеголевы. Они поначалу-то все подрались, потом жребий бросили — разыграли, кому где копать.
— В гостинице городовой поставлен, чтобы охранять. Он-то куда смотрит? — недоумевал я.
Ну да, там же Смирнов стоит. Его территория.
— Городовой-то тоже клад ищет. Но он самый хитрый — в самой гостинице ищет, никого не пускает.
Ё-моё! Череповецкий городовой!
Глава двенадцатая
Эти разные женщины
Проснулся, напился чаю с остатками матушкиных яств. Заутреню, разумеется, проспал. Понятно, понадеялся на будильник, а часы завести забыл. Заболтался вчера с бабульками.
Решил, что начну сейчас мыть посуду, делать уборку, а вместо этого отправился на службу. Праздники закончились, у меня еще пара отпускных дней, но что дома-то делать?
Пошел докладывать Председателю суда о своем прибытии, поздравил Николая Викентьевича со всеми минувшими праздниками. Думал, что на этом официальная часть закончена, сейчас отправлюсь в полицию, потом загляну в гимназию. Занятия, как успел выяснить, начались, значит, Леночка, с началом большой перемены, наверняка станет посматривать из оконца. Надеюсь, за две с небольшим недели не успела меня разлюбить?
— Иван Александрович, есть одно дело, — сказал Лентовский. — Я бы сказал — очень странное и, надо сказать, деликатное.
Украдкой кинув взгляд на часы — пока успеваю, изобразил полное внимание.
— Ко мне за помощью обратилась Любовь Кирилловна Зуева. Не слышали?
Пожал плечами. Мне это имя ни о чем не говорило.
— Да, разумеется, вы ее не знаете, да и я познакомился только позавчера. Любовь Кирилловна была гувернанткой у Ильи Николаевича Сомова — младшего сына нашего предводителя дворянства. С ее слов — три года служила верой и правдой, учила мальчика арифметике, русскому языку, готовила его к гимназии, а на Рождество ее обвинили в краже и выгнали из дома. Разумеется, никаких рекомендаций не дали. Мадмуазель Зуева требует, чтобы Окружной суд доказал ее невиновность. И она подала официальную жалобу.
Лентовский достал из бювара бумагу — уже с печатью канцелярии, номером регистрации, протянул мне.
Да, официальная жалоба. Зуева Любовь Кирилловна, двадцати семи лет, дворянка, православного вероисповедания, просит разобраться в том, что ее облыжно обвинили в совершении кражи — золотого кольца. Это кольцо, якобы, найдено под ее постелью. Но она ничего не крала, уверена, что кольцо подкинули. Если г-н Сомов считает, что она виновна — пусть привлечет к суду. Но так как она невиновна, то Сомов обязан принести ей свои извинения, выдать жалованье за последние два месяца и дать положительные
