что помогал нашему дорогому капитану совершать коронное преступление. Меня утешает лишь мысль, что сейчас я подобен Одиссею. Вот только волшебное пение сирен заменил рев ветра и эти волны, которые у меня уже поперек глотки стоят. Слишком неравноценная замена на мой взгляд.
– Ваше высочество, – Криббе понял, что уговаривать меня бессмысленно, и решил зайти с другой стороны. – Но вы можете помешать морякам выполнять их работу, и подвергнете их опасности, потому что они вынуждены будут огибать вас, а палуба сейчас особенно не устойчива. Шторм усилился, если вы соизволили это заметить. Кого-нибудь может смыть с палубы в море, и помочь ему будет весьма непросто. – На совесть давит, гад. Мне действительно будет не слишком весело, если из-за меня кто-то пострадает. Причем, только из-за того, что вынужден будет сделать лишний шаг в сторону, из-за которого его может настигнуть поток воды, периодически заливающий палубу, который потащит бедолагу за собой и выбросит за борт. В этот момент корабль сильно накренился, и я увидел огромную волну, надвигающуюся на прямо на нас.
– Держись! – заорал я, отпуская злополучное ведро и хватая Криббе за камзол. Он оглянулся, выругался, и крепко обхватил меня, прижимаясь как можно теснее.
Волна обрушилась на нас, и я поздравил себя с тем, что успел набрать в легкие побольше воздуха, задержав дыхание. Удар был ужасен. Вода заливала глаза, нос, пыталась попасть в рот, сквозь стиснутые зубы. Я ничего не видел, и не представлял, что творится вокруг. Захлебываясь, почувствовал, как нас вместе с вцепившимся в меня Криббе потащило по палубе к борту. Приложив определенные усилия, я приоткрыл глаза, ч ужасом глядя на стремительно приближающийся край. Когда до него оставалось не более пары метров, я ощутил сильный рывок, выбивший из меня остатки воздуха – это натянулась удерживающая меня веревка, и сразу после этого появилось ощущение полета – корабль принялся выпрямляться. Мимо меня пронеслось ведро и исчезло за бортом. Та же участь постигла мою импровизированную кровать, которую я соорудил себе на палубе, чтобы не сидеть на жестких досках. Криббе наконец разжал руки, а я подумал, что на моих плечах, в которые он вцепился, совершенно точно останутся синяки.
Он сел, кашляя и отплевываясь, видимо, наглотаться успел воды, бедолага, а мимо пробежал боцман. На секунду притормозив возле меня, он скороговоркой проговорил, широко улыбаясь.
– Последняя была, – и побежал дальше, а я с трудом сообразил, что он говорит о волне. Как он определил, что волна последняя, и шторм заканчивается? Похоже, что у бывалых моряков какой-то специальный орган чувств появляется, которым они чуют, когда начнется шторм, когда он закончится, а когда корабль застрянет в полном штиле. Правда, последнее для Балтийского моря было из разряда фантастики, а вот штормы – вполне обычное явление.
Лежа на спине, я смотрел в свинцовое небо, сложив руки на груди и качаясь в такт качки корабля. Мысли текли вяло, сказывалось обезвоживание от такой внезапной морской болезни, которая поразила меня уже на второй день плаванья. Но, если вначале она протекала в довольно легкой форме, хотя и доставляла определенный дискомфорт, то, когда начался шторм, а случился он через неделю после выхода «Екатерины» из Кронштадта, я впервые в жизни понял, что ждет в аду грешников. Желудок не хотел задерживать в себе ничего, даже вода сразу же выливалась наружу, и я на полном серьезе думал, что могу сдохнуть элементарно от голода.
Духота, стоящая в капитанской каюте, которую отдали мне в безраздельное пользование, усугубляла мое далекое от совершенства состояние. В общем, нет ничего удивительного в том, что я в конце концов переселился на палубу, проводя на воздухе целые дни, куда велел притащить матрас, пару одеял и ведро, с которым по мере усиления шторма в последние сутки практически не расставался. Прончищев привязал меня к мачте два дня назад, когда очередная волна чуть не смыла меня с палубы, развязывая лишь в тех случаях, когда мне нужно было все-таки спустится в каюту. С этого времени рядом со мной постоянно кто-то находился. Даже не знаю, каким образом моя свита установила очередность, может быть, в кости играли на дежурства, потому что дежурили не равными промежутками времени, а как придется. И так получилось, что со мной почти все время находились: Румянцев, Криббе, Суворов, которого отец притащил прямо перед отплытием и чуть ли не силой навязал мне, а сам тут же умчался догонять уехавшего уже далеко Бутурлина, и Турок. Мне было все равно, я слишком измучился, чтобы обращать внимание на то, что кто-то сидит рядом со мной на соседнем матрасе, но наличие рядом живого существа действовало успокаивающе, и я был рад, что меня не оставляют надолго одного.
Кроме меня отвратительными моряками оказались: Штелин и Георг Гольштейн-Готторпский. Когда принц свалился с тяжелейшим приступом рвоты, я понял – вот оно самое настоящее семейное проклятье. Только вот в отличие от меня они предпочитали страдать в своей каюте, отравляя тем самым жизнь не только себе, но и трем своим вынужденным соседям. Я же уходил с палубы лишь в том случае, когда промокал настолько, что боязнь подхватить пневмонию становилась сильнее тошноты, да на ночь, потому что ночевать на палубе особенно в шторм опасно в тройне, и меня бы все равно утащили, применив силу, если бы я начал оказывать сопротивление. Никакие мои слова про то, что свежий воздух хоть немного, но облегчает жуткое состояние, в отношении страдальцев не работали. Напротив, Штелин и Георг всячески пытались уговорить меня запереться в духоте, на что были посланы так далеко, что даже боцману стало неудобно.
– И они хотят заставить моряков пить отвратительный отвар или жрать кислые лимоны? – пробормотал я, продолжая глядеть в небо, после того, как вспомнил о своих уговорах образованных людей, которые к тому же обязаны были мне подчиняться беспрекословно, хоть ненадолго покинуть офицерскую каюту, в которой уже отчетливо ощущался запах рвоты.
– О чем вы бормочите, ваше высочество? – я скосил глаза на Криббе, все еще сидевшего рядом со мной. Его голос звучал хрипло, все-таки холодной, в меру соленой воды Балтийского моря он наглотался вдоволь. Качка постепенно успокаивалась, и я рискнул сесть. Странно, но тошноты не ощущалось. Я повернул головой направо-налево, и прислушался к себе. Тошноты не было, словно эти дни, заполненные морской болезнью, мне привиделись. – Так, о чем вы бормотали, ваше высочество? – повторил вопрос
