пока лишь в один комитет вхожу, по тюремной благотворительности, так уже надоело. Кстати — предводитель дворянства де-юре возглавляет и наш комитет, но так как он всегда приходит навеселе, всю работу ведут казначей и Иван Андреевич Милютин.
— Мы договаривались о встрече с Николаем Сергеевичем на четыре часа по полудню, — сообщил я. — А сейчас у нас…
Хотел вытащить собственные часы, но здесь настенные показывали без пятнадцати четыре.
— Позвольте… — сказал дворецкий, протягивая обе руки за моей шинелью и фуражкой. Утвердив верхнюю одежду на вешалке, лакей во фраке указал на лестницу, ведущую наверх. — Прошу вас.
Поднявшись на второй этаж, оказался в Малой гостиной.
— Прошу присесть, — указал мне лакей на диванчик, похожий на два соединенных кресла, поставленный рядом со столиком, типа журнального. — Простите, ваше благородие, как о вас доложить?
— Чернавский, судебный следователь, — сообщил я. — Напомните вашему барину, что мы с ним договаривались.
На самом-то деле мы лично не договаривались. Я к Сомову посылал курьера с запиской, тот принес ответ — мол, в четыре часа дня господин Сомов будет ждать.
С экс-гувернанткой — мадмуазель Зуевой так и не удалось увидеться — видимо, решила с подругой весь уезд объехать. Пришлось начинать с Сомова. Дело деликатное, повесткой его не вызовешь.
Дворецкий отправился к хозяину, а я, от нечего делать, принялся листать французский журнал, лежавший на столике. Видимо, специально положили, чтобы гостям было чем заняться. Французский более-менее освоил, но не настолько, чтобы получать удовольствие от чтения иноземных журналов. Возьму-ка «Московские биржевые ведомости». Первые страницы, где содержится официальная информация, пропускам, а вот на третьей, где анекдоты, рассказики и театральная критика, можно остановиться.
Вон, звучный заголовок, озаглавленный «Победа русского патриота над поляками!». А что, разве поляки опять бунтуют? А, вот в чем дело! Репортер пишет, что в Большом театре, во время представления оперы господина Глинки «Жизнь за царя», произошел забавный инцидент. В конце четвертого акта, когда интервенты набрасываются на Ивана Сусанина, намереваясь его убить, публика закричала: «Поляки — вон!», артист, исполнявший роль великого патриота, поддавшись на крики, оказал решительное сопротивление и сам принялся бить хористов, изображавших польских воинов. Так как певец оказался физически очень сильным, то скоро ближние к нему «поляки» оказались повержены, а остальные хористы, не желая вступать в драку, улеглись на сцену, изобразив убитых. В конце оперы Иван Сусанин, под аплодисменты публики, торжественно ушел со сцены.
Публика на «бис» потребовала не повторения арии, а сцену, где Сусанин избивает захватчиков.
Зачитавшись, не заметил, что дворецкий стоит в дверях и терпеливо ждет.
— Что там с барином?
— Барин сказали-с, что они вас сегодня не примут-с, очень заняты. Завтра приходите.
Ничего себе заявочки! Он, видите ли, очень занят. Понимаю, если бы я явился без предупреждения, а он в это время вершил дела государственной важности. Ладно, пусть проводил совещание очередного комитета.
— Голубчик, передай барину еще разок — в приемной у него судебный следователь, с которым имелась предварительная договоренность. И следователь может очень расстроиться. А еще плюнуть, что барин целый предводитель дворянства и доставить его на допрос силой. У меня в санях городовой сидит, вмиг доставит.
Городовой и на самом деле сидит, только он в качестве кучера. И доставлять силой Предводителя дворянства — не моветон, а моветонище. Понимаю, если бы Сомов был подозреваемым, а он пока пребывает в неясном статусе. Даже я, при всем моем незнании здешних нравов и традиций, понимаю, что наносить оскорбление «главному дворянину» уезда — чревато.
— Ваше благородие, простите великодушно, но не может вас барин принять. Болен он… Он, понимаете ли, все праздники болел-с.
Дворецкий на секунду потерял английскую флегматичность, а во взгляде читалось, чем барин болен. Что ж, «русская болезнь», причина, по нашим меркам, вполне уважительная.
— Ладненько, — хмыкнул я. Вытащив из папки бланк, принялся выписывать повестку. — Это передашь барину. Чтобы он завтра, как штык, в десять часов был в Окружном суде. Иначе большой скандал будет. Неуважение к законам империи.
— Ваше высокоблагородие, — взмолился дворецкий, повысив меня в чине. — Не сможет Николай Сергеевич завтра приехать. Завтра он еще болеть станет. Вот, послезавтра, в баньке попарится, тогда и прибудет.
И на кой-ляд Сомов согласился баллотироваться в Предводителем дворянства? Или, кроме него, кандидатов не нашлось? Вполне возможно. Не так много дураков, желающих взвалить на себя лишние хлопоты.
Спустившись вниз в сопровождении дворецкого, взял того за рукав.
— Скажи-ка, дружище, что ты о кольце знаешь?
— Каком кольце? — изобразил лакей непонимание. Врет, слуги всегда все знают.
— Которое под постелью гувернантки обнаружили.
— Ваше благородие, ничего не знаю, — пошел дворецкий в отказ, но при этом смотрел на лестницу — не слышит ли кто? — Барин нам не докладывает, а Любовь Кирилловна вещи собрала и ушла.
Ишь, решил изобразить верного слугу? Допускаю, что такие бывают. Сейчас и проверим.
— Ну-кось, глянь, вот это поможет?
Двугривенный, мгновенно перекочевавший в карман дворецкого, развязал тому память.
— Слышал я, как Николай Сергеевич барышню воровкой обзывал, полицией стращал. Мол — кольцо золотое с камнем украла.
— А она?
— Кричала, что ничего не знает, что ее дома целый день не было, с Ильей Николаевичем на Шексну гулять ездила. И обыск в ее комнате должны были при ней чинить, полицию должны звать, если в краже обвиняют. А барин ей — мол, я в своем доме полный хозяин, что хочу, то и обыскиваю.
Вопрос, связанный с законностью обыска в комнате гувернантки оставлю для юристов поопытнее, чем я. Но если бы кто спросил, ответил, что обыск проведен незаконно. Спросил другое.
— А она ездила на Шексну?
— Ездили-с. Велели саночки запрячь, полдня, а может и больше, с молодым барином прокатались.
— Кольцо где обнаружили? Под постелью или в другом месте?
Под постелью кольцо могло пролежать долго. А если под одеялом?
Слуга еще
