Глава вторая. Александр Пасюк
– Буряты, вообще-то, Иркут боятся, если ребенок тонет, вытаскивать не станут. Судьба, мол, Бурхан забрал! Вообще… они редко моются!
– Почему?
– Счастье смыть боятся! – хмыкнул Лифантьев. – Как лама хэчик сделает, то есть… обряд специальный для зазывания счастья в дом, они вообще мыться перестают. Бани у них редко встретишь, и те по-черному топятся. И заводят их оседлые только, что с нами долго общались… да рядом жили. Но мало таких в Тунке, хонгодоры больше особняком живут.
– Но ведь и не кочуют теперь?
– А где им там кочевать прикажешь? Это ведь не здешние степи. Они к своим участкам привязаны. Совсем небольшим, если честно говорить. Избы теплые там строят, для зимы, рядом летние юрты ставят, о восьми углах. В них до морозов и живут. Потом в тепло перебираются, а как снег сходить начинает, снова в юрту заселяются. Рядом ставят юрты для поварни и амбара, если надо, то складывают из бревнышек ледничок на лето – молоко в холоде хорошо хранится.
– А где ставят-то? На равнине, к воде поближе?
– У склонов гор или сопок, с тайгой рядышком. Зимы холодные, топить много надо. А потому дрова возить ленятся, селятся так, чтоб лес под рукой всегда был. Мы вокруг Тунки все давно вырубили, теперь издалека возим или покупаем. Это шимкинским казакам хорошо, у них леса много, под рукой тайга. А нам посреди степи трудновато.
– Так что, буряты здесь не кочуют?
У Пасюка в голове все перепуталось так, что без бутылки не разберешься: то Шубин говорил, что оседлых хонгодоров мало, а теперь Лифантьев чуть ли не обратное утверждает.
– Так богатые буряты на одном и том же месте завсегда живут, но в селения не селятся, а, значит, оседлыми считаться не могут. Скот они летом на пастбища гоняют, там круглый год с ними пастухи только. А вокруг стойбища сенокос определяют, стожки на зиму ставят, чтоб под рукой постоянно сено было, животине задавать. Здесь же и огороды корчуют, но овощей сажают мало, так только, для близиру – картошку кое-где, лук, чеснок, да морковку. И все.
– А кого богатыми считают?
– А ты что, не знаешь? – удивленно переспросил Лифантьев.
– Так откуда мне знать-то, – возразил Пасюк и пояснил: – У нас на Кубани мерило богатства одно, а у вас другое. Это как красота – у горянок одна, у здешних, я уверен, другая. Только сравнить нужно.
– Тут ты прав, глаза у наших басаганок больно выразительные! У нас богатых в Тунке по запашке определяют. Если больше дюжины десятин на двор вспахал, то зажиточным хозяином считают. Меньше запахал, но больше, чем полдюжины десятин, то справным называют. Ну а всех остальных бедняками именуют. И коней считают – у нас с братом шесть рабочих, а этого достаточно. Плюс две кобылы жеребые да еще два строевика, – он загибал пальцы. – У отца еще пять, включая кобылу и Петрова строевика. Мы хозяева зажиточные, хотя есть и побогаче нас. Ну, у кого одна или две, то бедняк, значит. А безлошадников у нас нет. Хотя вру! Кузнец коней не держит и не пашет, но доход такой имеет, всем на зависть.
– Так оно и есть – добрый кузнец богато живет! – согласился Пасюк.
– А здесь токмо по одному скоту буряты считают. Меньше десяти голов на душу, то нищета полная. Три десятка есть – справен, ну а полсотни голов и более – богатым сочтут.
– А этот Баян богат?
– Щелбанов-то? Таких казаков у нас нет – справные все, зажиточных много, а вот некоторые буряты и в Тунке и здесь бо-га-тые! – казак по слогам произнес последнее слово, с завистью нескрываемой и дрожанием в голосе. Потом добавил:
– Потому исправник сразу и схватился, казаков вытребовал – хонгодор этот податей много платит! Тайша, глава рода целого! Табун у него в полтысячи голов, стадо в тысячу, а в отаре тысяч десять овец. Два десятка пастухов одних только. Беда у него случилась – сын единственный в Иркуте утонул, вот и запил. Еще мальца он усыновил, но тот когда подрастет-то? Старшую дочь, кривовата на бок девка, ногу подволакивает, за примака отдал, а потому калым не стребовал. Тот на него батрачит – обычай таков! Да две женки, вдовица, ее девок малых две, старшая дочь девку родила тоже, да выводок из трех младших дочерей. Одни бабы на стойбище, десяток добрый – тут волком взвоешь, а не то, что запьешь!
– А землицы у него сколько?
– Как сюда перебрался, то хозяйство вдвое богаче стало. Имя свое оправдывает – «богатство», значится. Земли им мунгалы не пожалели, всех наших беглых хонгодоров щедро наделили – братьями считают, но младшими. За тем леском его пастбища тянутся, вон до той горушки, да почти в полторы версты в поперечнике.
– Так до нее верст шесть будет, а то и больше?! – потрясенно вымолвил Пасюк, прищурив глаза. Размер владений его впечатлил, это тебе не шесть соток, что щедро отмеривали для дачных участков. Пусть даже на небольшой род дано – но столько?
– Почти семь, – завистливо, в тон, отозвался Александру Лифантьев. – Тысяч пятнадцать десятин, никак не меньше. А то и двадцать. Да еще тайга с горами примыкает, кто там будет считать?!
– Оно так, – произнес Пасюк и еще раз оглядел окрестности. Сам бы так жил, всю жизнь мечтал. Но спросил о другом: – Слушай, ты говорил что-то про бурятских женок?
– Так он, как мусульмане, жен может иметь сколько сможет?
Разговор о женщинах привлек внимание Родиона, который в последнее время стал тосковать по отсутствию слабого пола. Нет, с казачками, замужними и девками, он разговаривал на заимке часто, но свое обаяние в ход не пускал, сразу всей шкурой поняв, что здесь с этим делом строго – за шашни утопят махом, и не в колодце – выгребной яме. Поневоле затоскуешь о свободных нравах будущего века.
– Не, это у басурман жен много, а у бурят и монголов только две. Ну, если очень богатый или князек местный, нойон или тайша бурятский, то три женки. Но то редко встречается. Старший сын у богатея тоже двух жен иметь может, но мало кто из хозяев это позволяет. Калым большой платить нужно, да содержать женок, злато-серебро на шею вешать.
– А большой выкуп за жену просят?
– Полсотни золотых, да не мелких, в пять рублей, а покрупнее, в империал или полтора десятка целковых. И то это малый калым. Иной раз вдвое больше платят да другие подарки делают родителям жены будущей, скотом, к примеру.
– Бедняк и не женится, где он такие деньги найдет?! – Пасюк рассудительно поморщил лоб.
– Так способы разные они выдумали. Бедняка могут в примаки взять, тот вместо калыма на тестя всю жизнь батрачить будет, и слова поперек не скажет. Еще сговаривают адляй – у кого по сыну и дочке есть. Брачехами меняются. У сыновей по жене есть, и калыма платить не нужно. Иной раз младший брат вдовицу старшего в жены берет, опять же дело семейное, да второй раз калыма платить не нужно.
– Девки, видать, в большой цене?
– Да нет. Охотно берут с нагуленным дитем – хороша, опытна, как женка, значит, и не бесплодна. Часто, если рабочих рук не хватает, сына женят чуть ли не младенем, лишь десять лет исполнится. А женке все двадцать, а то и больше. Я одного бурята знаю – ему шестнадцать лет, женке тридцать с лишком, четверо деток от семи лет до грудничка.
– Что?! – поразился Родион, и подавился смехом. – Хм. Так как он мог детишек в восемь лет настругать?!
– То дело семейное, тятя, видать, помогает, или кто другой. У бурят это дело обычное, когда жена много старше. Она и нянька для мужа, и работница по хозяйству. Я же говорю – не дурни они темные, а люди расчетливые и выгоду свою понимают.
– У нас муж намного старше! – Пасюк с достоинством погладил усы. – Он и хозяин, и на своих ногах стоит крепко. Да и дури у зрелого казака уже нет, службу казачью оттянул, теперь на домашних делах может много заботы проявить.
– Оно и верно, – Лифантьев чуть хихикнул, – токмо молодая женка в постели намного слаще старой!
– Да ну тебя, – отмахнулся Пасюк, – глазки маслеными стали. Ты лучше скажи мне, почему здесь казаки охотно буряток в женки берут?
– А что их не брать-то?! – изумился приказной. – Это у вас на Кубани инородцы сплошь мусульмане, а здесь с этим делом просто. У нас казаков больше, чем девок, рождается. Казачек нехватка постоянная, кого брать прикажешь? Селяне за своих держатся, девок своих неохотно отдают. А с ясырками проще простого – присмотрел себе красивую басаган, по сердцу пришлась, и умыкивай.
– И калым платят?
– Дурни мы, что ли?! Сами за нас охотно бегут. Вот у атамана прабабка, ох и красивая была брачеха в девках, многие говорят. Умыкнула она его прадеда, таких казаков лихих ему нарожала, любо, дорого посмотреть. Да сама казачкой домовитой стала – огород у Шубиных всем пример. Каких гусей развела?! Ведь в улусе ни единой птицы не было. Всему разом научилась. А по Селенге и Джиде такое сплошь и рядом – все казаки там гураны, а то и чистокровные буряты, даже по-нашенски не говорят. Там все перемешалось давным-давно.
