играть хотели. Отец жениха даже водку купил. А Фрол… Ну, увидел девку. Да что я говорю, сам знаешь…
— Он, вроде, по девкам не бегал? — хмыкнул я. — Все больше замужних баб выбирал.
— Не бегал, — подтвердил исправник. — По девкам бегать, так отцы поймают, жениться придется, а бабы мужние и так дают. Нашел себе девку, венчаться хочет.
Неожиданно мне стало смешно.
— Подумалось, — пояснил я изумленному Абрютину, — вот, Фрол у нас нынче женатым стал, авось да остепенится. А если какой-нибудь ухарь отыщется, фельдфебелю рога наставит? Как говорят — отольются коту мышкины слезы.
Исправник только улыбнулся, а потом вздохнул:
— Хотел же я еще в прошлый раз Егорушкина уволить, так чего пожалел?
Ну, пожалел, так и пожалел. Зато Фрол лишился надежды стать приставом, заполучить классный чин и перспективы на личное дворянство.
— А зачем увольнять? — хмыкнул я. — Как городовой Фрол человек толковый, а то, что случилось — его личное дело. Пачевская волость войной на Череповец не пойдет, в чем проблемы? Зато, коли Фрол женился, мужья спокойно вздохнут.
— Увы, Иван Александрович, увы, — покачал головой исправник. — Сам знаешь, что городовой, да еще и в чине фельдфебеля — фигура значимая, государственная, своим поведением в быту и на службе должен обывателям и крестьянам пример показывать. Мне уже доложили, что Шорин, гласный Думы, моралист хренов, на заседании хочет вопрос поставить. Дескать — отчего исправник попустительствует разврату?
— Поставит, так и хрен с ним, — хмыкнул я. — С какого бодуна Городская дума в полицейские дела вникать станет? А Фрол — плохо, конечно сделал, но не из-под венца невесту увел, не мужнюю жену. Чего пыль поднимать?
— Шорин на меня зуб имеет, — пояснил исправник. — Ухтомский как-то его младшего сына в кутузку запер за драку, так купец ко мне прибежал — мол, выручайте, Василий Яковлевич, а я его куда подальше послал. Толку-то от Шорина не будет, но вонь поднимется. Он ведь еще с земством дружбу водит, а с теми у нас постоянные конфликты. Им только повод дай. И губернатору отпишут, и в газеты.
Смелый купчина. Супротив исправника не боится выступать. Не иначе, силу за спиной чует. А, он на земство уповает? Подозреваю, наше фрондерское земство и закрыть могут[2].
Абрютин встал, нервно прошелся по кабинету.
— Не знаю, что и делать теперь. Уволить надо, а у меня морального права уволить нет. Сами знаете, что у меня самого рыльце в пушку.
У Василия Яковлевича, насколько помню, очень схожая ситуация была. Родители будущей жены не хотели отдавать дочь за подпоручика — бедный, да и война скоро. Убьют, останется дочь молодой вдовой. Абрютин тогда вместе с любимой девушкой плюнул на все запреты и обвенчался. Поначалу, конечно, неприятности были, но все улеглось. И супруга — замечательная женщина, сын учится в гимназии в Вологде. А что еще нужно? А тут какой-то купец Шорин волну поднимает. Да, Шорин. А где-то я эту фамилию слышал. Но не в контексте современности, а в историко-краеведческом. Вспомнил!
— Вы сказали, фамилия гласного Шорин? Вот, только бы не Шорину об украденных девках толковать. Чья бы телушка мычала, а его бы молчала.
— А что такое? — заинтересовался Абрютин. Потом встрепенулся: — Да, мы же на ты уговаривались? Или примерещилось?
— Нет, не примерещилось, — улыбнулся я. — Было такое. Не помню, правда, после которой бутылки это было…
Если все время обращались на вы, то перейти на ты сложно. Из опыта прошлой жизни знаю.
Абрютин, потерев виски, смущенно сказал:
— Вчера полдня с постели не мог встать. Рюмочку попросил у супруги, но та говорит — пост. Походила вокруг меня, повздыхала, но принесла. Сказала — грешник, мол ты, да еще и пьяница, но все равно жалко. Придется за тебя, дурака этакого, грех на душу взять.
— Вера Львовна, — она святая, — улыбнулся я. — Пусть и поругает супруга, но все простит. И грех возьмет за него. Такова участь русских женщин.
Исправник, довольный за супругу, заулыбался, а я вспомнил про Федышинского.
— Кстати, а что с нашим эскулапом? Жив хоть?
— А что с ним станется? — засмеялся Абрютин. — После того, как мы вас домой проводили…
— Выгрузили, — уточнил я для порядка. — И на ты уговаривались.
— Ну, пусть так, — не стал спорить исправник. — Так вот, после твоего дома, доктор предложил в трактир зайти. Я ему говорю — ночь, закрыто все, а он — трактирщик откроет. Тем более — как это исправнику не открыть? Но я проявил упорство, да и лошадь надо было в конюшню ставить. Лошадь не виновата, если хозяева дураки… Как ты в прошлый раз выразился? Накундехаемся до поросячьего визга? Вот мы с тобой и накундехались.
Если бы другое слово сказал, так исправник и не запомнил бы. А вот такие словечки отчего-то в памяти застревают.
— Так что, подъехал я к участку — а если по правде, то лошадь сама довезла, а там Егорушкин стоит, с ноги на ногу переминается. Я ему приказал нас по домам развести, а лошадь в стойло поставить. Может, фельдфебель мне сразу хотел про девку рассказать, но не до него было, — закончил свой рассказ Абрютин и спохватился. — Иван Александрович, ты что-то про Шорина стал рассказывать, а я тебя перебил. Прости.
— Ничего, — махнул я рукой. — Только, не про самого Шорина, а про его батюшку. Ты же, Василий Яковлевич, знаешь, что я историей города интересуюсь?
— Н-ну…
— Мне городской архивариус Михаил Артемович как-то забавную переписку показывал. Дело это давненько было, лет сорок назад. Помещик Самосадов жалуется капитан-исправнику, что купец третьей гильдии Шорин у него Зинку увез, дворовую девку, а сам отпирается — дескать, нет у него никакой девки, ничего не знаю.
— Шорин? — повеселел исправник.
— Именно так, — подтвердил я. — Степан Тимофеевич Шорин, родной батюшка нашего купца второй гильдии Михаила Степановича, украл у помещика его осбственность — дворовую девку Зинку. А мамку, как я справлялся, у Михаила Степановича Зинаидой зовут. Жива еще, да и бодра. Не знаю, как папаша с помещиком рассчитывался, выкупал ли жену или помещик так вольную отписал. Но если бы батюшка нашего гласного не украл его матушку, так не было бы на свете купца Шорина. Если что — ты
