на стол свёрток вощёной бумаги, вынул из него шаньги, нарезал колбасу.
— Да… И еда… — Николай глянул на угощение и сглотнул. — Я видел, как за еду дрались. Немцы буханку хлеба кинули и кино на плёнку снимали, как пленные хоть кусок пытаются ухватить…
Он не выдержал, сжевал колбасу и холодную шаньгу. Прикрыл глаза. Заговорил тихо, скороговоркой:
— А потом, осенью, ты понимаешь, пришли эти, в чёрных шинелях. С молниями на нашивках. Эсэсовцы. Ходили по лагерю и пальцем в перчатке тыкали — этого, этого и этого. И людей забирали. А обратно они приходили на себя не похожи: кто хромал, у кого зубы выбиты… а кто и вовсе не возвращался. И заговорили, что евреев ищут, комиссаров. Что за каждого выданного комиссара — паёк в награду…
Николай замолчал, пытаясь подобрать слова для неописуемого.
— Людей группами куда-то увозили. Помногу. Пропадали сержанты. Политруки. Связисты. Никто не возвращался. А в лагере этом на допрос всех подряд таскали. Всех, за кого пайком предателям заплатили… За тарелку супа людей этим гадам выдавали, представляешь?! Яша Игнатов сразу имя сменил. Сёма Кучер — тоже. Моё взял. Мне что — не жалко… лишь бы он с нар встал, ведь три дня кровью в бараке плевал, бедняга! Евреев Шевчука и Каца в нужнике спрятали, они тоже имена сменили.
Николай допил чай и наконец выдохнул. Он поднялся и глянул в окно будки. На улице занимался рассвет. Розовые облака свежими пионами расцветали на горизонте. Николай всё ещё кипел от негодования, но с рассказом кошмарный сон постепенно отступал, уходил вместе с летней ночью.
— Жениться тебе надо, Николай, — скрипуче протянул Петрович. — А про сны такие не говори никому. Не тревожь семью. У мачехи твоей дети малые…
Николай замер и посмотрел на Петровича так, будто увидел первый раз в жизни.
— Не говори, не надо, продолжал тот, подливая чай. — Мало ли. Нарвёшься на нехорошего человека — скажут, что шпион ты заграничный. Мол, на страну нашу великую наговариваешь…
Николай усмехнулся.
— Вот, значит, как. А ты и есть, похоже, тот нехороший человек. А, Петрович?
Петрович сухо улыбнулся в седые усы.
— Каждый из нас своё дело делает. Каждый своей стране служит. Ты вот первого секретаря возишь. Машины чинишь. А я шпионов ловлю. Родину охраняю.
Он достал из нагрудного кармана удостоверение, на обложке которого блеснули буквы «НКВД СССР».
Глава 8. Шпионские страсти
Сорок первый год ознаменовался тем, что в Нижний Тагил приехали пятьдесят американских семей. Нищие, голодные, оборванные. В газетах писали, они во всему Союзу расселялись, какие-то переселенцы со Среднего Запада. Американские беженцы из сельскохозяйственных штатов, которые на границе с Польшей неожиданно попросили убежища у Советского союза. Кто только ни приезжал: китайцы, африканцы, арабы. Но беженцы из капиталистической страны удивили всех.
В радиопередачах рассказывали, что американцев этих там морило голодом собственное правительство. Землю с жильём отняли и погнали на заработки. Полицейским приплачивали за то, чтобы они шпыняли этих несчастных фермеров из штата в штат и обзывали коммунистами только за то, что они требовали нормально платить за работу. Не давали людям ни выжить, ни детей прокормить. Вот фермеры и подались туда, где «красных» привечают, кто через Аляску, кто через Польшу.
В Тагиле американцы на Малой Кушве расселились, через дорогу от посёлка Имени десятилетия Октября, за старым кладбищем. И дома свои они так странно поставили, в форме красной советской звезды, а кто-то называл это место смешно — Пентагон, мол, пятиугольное.
Американцы эти были малость диковатые, но не из гордых. Брались за любую работу. Таскали брёвна на стройке. Чистили нужники. Прокладывали трубы. Несколько мужиков сразу в доменных цех на завод попросились. Вечерами учились на курсах: русский язык, политинформация, история. Детишек их оборванных в школы устроили, отмыли, одели всем миром. Они упорно учили русский язык, но всё равно общались с жутким акцентом.
Николай как-то был в их общине, раз уж соседи по району: с Катаевым и ещё парой ребят ходили в гости на вечерние танцы. Галинку с подружками тоже прихватили: уж если гуляет, то хоть под присмотром. Американцы раз в месяц танцы прямо во дворе устраивали: лампочки повесили, на губной гармошке и скрипке играют, а молодёжь пляшет парами кто как умеет. Видно, что уставшие все, заморенные, а крутятся и ногами отбивают так, будто завтра не вставать рано в смену.
Николай даже танцевал с одной девчонкой с косичками, Лизой, или Лиззи по-ихнему. Ничего такая, конопатая и улыбается всё время. А когда вальс играли, удивился, что так мало народу в круг танцевать пошло. Оказалось, никто и не умел толком. А Катаев с ребятами потом ещё и спросили:
— Где это ты так вальсировать наловчился? Да ещё с такой военной выправкой?
— В армии, — коротко ответил Николай.
И сразу прочь пошёл из Пентагона. И сестру домой шуганул: мол, поздно уже.
— Ты чего, Колька? — она состроила недовольное лицо. — Рано же!
— Иди домой, а то уши надеру, — нахмурился он. — И на машине не покатаю.
И ушёл. Потому что не учили их вальсу в армии. А учили другого Николая в Киевском танко-техническом училище. И он прекрасно помнил тот праздничный бал, когда пришли местные девушки: за тёмным окном летели редкие хлопья снега, а о войне говорить никому не хотелось. Оркестр в фойе играл вальс-бостон, «Вальс на сопках Манчжурии» и «В прифронтовом лесу». Курсанты танцевали под музыку, смеялись вместе с кудрявыми девчонками, и было главное для каждого — не уронить при всем честном народе в фойе честь командира Красной армии…
А как про такое расскажешь своим ребятам с работы? Рассказать об этом можно было только одному человеку. Майору НКВД Григорию Петровичу.
Майор-сторож тогда сразу обрисовал ситуацию:
— Докладывать будешь всё лично мне, подробно. Секретарь будет записывать, вести протокол.
— А если не стану, — хмыкнул Николай, — что, посадишь?
Петрович почесал затылок и Николаю сразу представилось, как тот поправляет форменную фуражку.
— Знаешь, сколько я здесь шпионов за три года поймал?
Николай молчал.
— Шесть, — сказал Петрович. — И все сюда лезут, на Урал. Вишь, им тут мёдом намазано. Тут же танки, машины делают. И все шпионы думают, что они самые умные, мол, никто из не раскроет. Кто на Англию работает, кто на Францию. Теперь вот американцы эти… А ты вот мне про Германию интересное расскажешь.
— Думаешь, я — шпион?
Петрович покачал головой.
— Какой из тебя шпион… Ты — как стекло прозрачный. Но информатор хороший. Сведения ценные можешь Родине дать.
