не одно преступление, а несколько.
Подозреваю, что таким способом создатели фильма, при минимальных затратах, просто увеличивают количество экранного времени, а зритель, он же умный, все понимает и знает, что режиссер намекает на бренность бытия. Дескать — все смертны!
Будь моя воля, не пошел бы на похороны господина Сомова. Не настолько мы с ним близкие друзья, виделись всего несколько раз, но мне намекнули (не кто иной, как Лентовский), что некий Иван Александрович Чернавский, помимо должности судебного следователя по важным делам, исполняет и иные социальные роли. Например — член Благотворительного тюремного комитета (название длинное, забываю), который возглавлял покойный. Но самое главное, что он еще и сын вице-губернатора Новгородской губернии господина Чернавского. Из самого Новгорода на похороны Предводителя Череповецкого дворянства никто не прибыл (не то не успели, не то попросту не захотели), но если на панихиде и на кладбище наличествует член семьи губернского начальства, то, вроде бы, и Новгород выказал уважение нашему городу. А то, что вышеназванный член семьи живет и служит в Череповце — это неважно.
М-да… Не знаю, для чего все это нужно, но выпендриваться не стану, тем более, что я и на самом деле сын своего отца.
И панихиду отстоял, и на Покровское кладбище[1] прибыл вместе с траурной процессией. Хорошо, что сегодня не слишком холодно. Фуражка с наушниками, но на кладбище головные уборы положено снимать.
Погребальную речь заранее составлять не стал, решил, что скажу экспромтом. Разумеется, попялился и на вдову господина Сомова — Марию Ильиничну невысокую дамочку лет тридцати пяти — сорока, и на старшего сына — высокомерного поручика, от избытка благородства выпячивающего нижнюю губу. Судя по всему — отношения у мачехи с пасынком ровные, но далеко не дружеские. А у меня была некая версия…
В ожидании, пока дойдет очередь до «представителя» семьи вице-губернатора, изучал надгробные памятники. Лежат здесь не только дворяне, но и купцы, мещане. На одной плите взгляд зацепился.
'Демидовъ Николай Петровичъ, мѣщанинъ, † 13 декабря 1882.
Отъ друзей Романова и Мохова.
Стой могильщикъ! Брось лопату!
Дай сказать прощальный стихъ
Другу нашему и брату,
Чей правдивый голосъ стихъ.
Тотъ, чей трупъ въ могилѣ хладной
Передъ нами здѣсь лежитъ,
Въ жизни нашей тусклой, смрадной,
Яркой звѣздочкой горитъ.
Въ темномъ царствѣ Плутократа (sic)
Былъ отраднымъ онъ лучемъ:
Бѣдняка-меньшого брата
Не обидѣлъ онъ ни въ чемъ.
Былъ весь вѣкъ правдивъ и честенъ
И богатства не стяжалъ,
Не терпѣлъ онъ чванства, лести
И лакейства избѣгалъ.
За общественное дѣло
Храбро недруговъ разилъ
И предъ власть имущимъ смѣло
Правду-матку говорилъ.
Спи-же, другъ нашъ незабвенный,
Помнить будемъ образъ твой.
Миръ твоимъ останкамъ бреннымъ,
Миръ душѣ твоей святой[2]!'
Интересное стихотворение. Так зачитался, что чуть не прослушал, что объявляют мою фамилию. Спасибо, Никоалй Викентьевич подтолкнул.
Соблюдая должное почтение и скорбь на лице, сказал, что нелепая смерть вырвала из наших рядов замечательного человека, тратившего свои силы и душевную энергию на то, чтобы наша жизнь изменилась к лучшему. Подчеркнул, что невосполнимую утрату понес не только Череповец, но и вся Новгородская губерния, потому что Череповецкий тюремный благотворительный комитет, под чутким руководством господина Сомова, был образцом для подражания со стороны всех остальных комитетов не только губернии, но и России в целом. Вдовы и сироты, оставшиеся без пропитания, всегда могли рассчитывать на небольшую, но надежную помощь. Сказал, что покойный был хорошим семьянином, верным другом и достойным представителем русского дворянства. Жизнь Николая Сергеевича Сомова была похожа на ярко горящий факел, которым он освещал путь всем остальным.
Мое выступление было самым коротким, но судя по благожелательным кивкам мужчин, платочкам, что подносили дамы к глазам, сказал хорошо.
К счастью, на поминки мне можно не ходить. Более того — в силу своего служебного положения, идти нельзя. Пусть поминовение усопшего и не подразумевает пьянство (хотя, нередко такое бывает), но судебному следователю нельзя сидеть за одним столом с теми людьми, которых он станет допрашивать. А мне нужно взять показания и с безутешной вдовы, и с со старшего сына.
Зато, под это дело, можно в здание Окружного суда не ходить. Лучше зайти домой, попить чайку. Заодно посмотрю — как там моя хозяйка. Ей уже гораздо лучше, но болезнь пока не отступает.
От Покровского кладбища до Покровской улицы, где я квартирую, рукой подать. Только пройти на Загородную, свернуть на Крестовскую.
— Иван Александрович, здравствуйте, — услышал знакомый голосок.
Ба, Нюшка Сизнева!
— Анна Игнатьевна, мое почтение.
Девчонка нынче одета не по-праздничному — платок темный, на ногах валенки. В руках какой-то узелок.
— Опять вы надо мной смеетесь? — набычилась девчонка.
— И в мыслях не было, — честно ответил я. На самом деле и не смеюсь, просто, подшучиваю. — Корову купила?
— Какая уж там корова, — вздохнула девчонка. — У тети Гали дом сгорел — сажа в трубе занялась, огонь на крышу перекинулся. В чем была, в том и выскочила. Ладно, что Петьку вытащила. Петька, балда конечно, но все равно, жалко. Можно сказать — младший братишка, пусть неродной. Дома, конечно, тоже жалко, но главное, что все живы. А живы — так и деньги будут, и дом тоже.
Про пожар я знаю — читал в сводке, но не думал, что он имеет какое-то отношение к моим знакомым.
— И где тетя Галя с Петькой обитают?
— У нас, где же еще? Плохо, конечно, что до венчания с батькой жить стали, а что делать? К родне идти, так у тех места мало. Батюшка сказал — мол, глаза закрою, после поста повенчаю, потом отмолите.
— А дом не застрахован? — поинтересовался я. Помню, что Череповецкое земство занималось страхованием крестьянских домов.
— Так на взносы тоже деньги нужны, а у тети Гали одни долги были. Муж покойный
