ответила я и добавила. – Мамочка.
– Что-то не больно ты торопилась проведывать нас, – буркнула женщина, рванув мешок, и опять принялась яростно ссыпать крупу.
Я не знала, что ответить, поэтому, еще чуть постояла и, видя, что на меня не обращают внимания, вышла во двор.
Через щель в заборе пролез взъерошенный длинноногий петушок и неуверенно прокукарекал высоким голосом, сорвавшись на визг на последней ноте. Курицы на него не отреагировали, флегматично продолжая копошиться. Зато где-то далеко, в ответ, закричал еще петух, к нему присоединился еще один. Курицы моментально всполошились и с обеспокоенным кудахтаньем ускакали куда-то за сарай. Моя импортная куртка оказалась безнадежно испорченной, настроение тоже. Я глянула на часы – время уже позднее и последний автобус, к сожалению, давно ушел. Придется ночевать здесь.
Что ж, если и была у меня какая-то благородная мысль по отношению к лидочкиным родным, то после такого "приема" она развеялась без остатка. С такими родными нужно однозначно категорически рвать и дальше жить спокойно без них. Хотя, с другой стороны, было любопытно, что же такого натворила Лидочка, что даже родная мать ей явно не рада?
Пока я думала, скрипнула калитка и во дворе появилось еще одно действующее лицо: молодая женщина в заношенной фуфайке и резиновых сапогах. Судя по тому, что она была постарше Лиды, но неуловимо похожа на ее мать, это была сестра Лариса.
– Здрасти, явились, не запылились! – сделала гримасу она, откинув отросшую челку с глаз, – какие люди в нашей деревне! Что, в городе не понравилось тебе? Обратно вернулась?
– Да нет, приехала в гости, семью проведать, – нейтрально ответила я, рассматривая лидочкину сестру.
Лариса была посимпатичнее Лидочки, хотя концептуально такая же, как и все женщины этого семейства – толстозадая, коротконогая, с маловыраженной талией. Длинные, когда-то выкрашенные в желтоватый блонд волосы были небрежно сколоты в хвост и остро нуждались в мытье, зато глаза, хоть и подведены перламутрово-синим карандашом, однако, всё равно красивые, чуть миндалевидные, оливково-зеленого цвета. На вид ей можно было дать лет сорок. Хотя, по логике, она была старше Лиды всего года на два-три.
– Лариска, ты дрожжи принесла? – донеслось из сарая глухо.
Значит, стопроцентно, – сестра.
– Да где я вам их откопаю, в лавку уже неделю как не завозят! – таким же недовольным рявком огрызнулась сестра.
"Высокие отношения" – мелькнула мысль у меня.
– И как я, по-твоему, хлеб теперь печь буду? – возмущенно задала риторический вопрос лидочкина мать, выглянув из сарая.
– Дрожжи я привезла, – сказала я, перебивая Ларису. – Свежие.
– Так давай неси в дом, – велела лидочкина мать. Она вышла из сарая и, кряхтя, с ворчанием, сняла замызганный халат, под которым у нее оказалось вполне себе приличное бордовое шерстяное платье, правда заношенное.
Я подхватила одной рукой рюкзак и оглянулась на лидочкину сестру. Та, недовольно скривилась, но авоську взяла и с видом святой мученицы понесла за мной. Мать вытащила ключ из-под коврика у порога, отперла дом, и мы вошли внутрь.
В деревянной веранде пахло сухими яблоками, зверобоем и мятой. На дощатом некрашеном полу лежали в ряд плетеные круглые коврики. Мать с сестрой разулись на улице, глядя на них, сняла свои кроссовки и я. Но лидочкина мать внесла их в веранду со словами "куры щас обсерут", что сопровождалось раздраженным фырканьем сестры.
Внутри дом был большой и чистый "до скрипа", на дверях к каждой из четырех комнат висели одинаковые цветастые занавески с рюшами, каждая была перевязана лентой на бант.
Мы вошли в среднюю, где громко тикал голубой пузатый будильник на столе, это оказалась кухня, точнее в этой комнате был большой сервант с посудой, стол, полки, какие-то коробки с крупой и макаронами, начатые мешки с мукой и сахаром. Но следов приготовления пищи я не заметила. Очевидно, как и большинство крестьян, Скобелевы готовят где-то в пристройке, именуемой "летней кухней".
Я принялась выгружать подарки на стол. Мать и Лариса наблюдали за мной.
– Зефир я не люблю, – заявила лидочкина сестра и надулась.
Я пожала плечами и продолжила выкладывать продукты.
– А почему ты торт не привезла? – спросила она, разворачивая фантик на шоколадной конфете.
– Не было в магазине, – ответила я и достала упаковку с пряниками.
– А пироженки? – попеняла Лариса, с набитым ртом. – Я люблю бисквитные пироженки с розочками из масляного крема.
– Жирный крем вредно для фигуры и желудка, – ответила я.
– Ууууу, какие мы городские стали, – скривилась Лариса, развернула еще одну конфету и сунула в рот, – а то я смотрю ты сохнуть начала… от зависти, наверное…
– А зачем так обкарнала себя? – перебила Лариску мать, выразительно зыркнув на нее.
– Да это мне в парикмахерской химией пережгли, пришлось срезать, – соврала я, чтобы не объяснять того, что они наверняка никогда не поймут.
– Ужас, – удовлетворенно констатировала лидочкина сестра с плохо скрываемым ехидством. Пока я выгружала подарки, она смолотила полкулька конфет и потянулась за пряником.
– Не наедайся, ужинать скоро будем, – нахмурилась лидочкина мать. Крышки и закаточный ключ она одобрила, на отрез ткани неодобрительно проворчала "баловство", но Лариске не отдала, и сразу же положила себе в сундук, который запирался на ключ.
Платок мать сразу примерила, глядя в небольшое зеркало на стене. А вот лидочкина сестра на платок разозлилась, даже смотреть не стала. Хотя я взяла ей модный, в красно-белую клетку.
Но настоящее скандал грянул после того, как я вытащила "Шипр" и носки:
– А это отцу и Вите, – сказала я, пристраивая все это добро на столе среди остальных подарков.
– Вите? – сузила глаза Лариска и заорала, – мам, ты глянь, она тут моему Вите подарки взялась возить… так ты из-за этого приехала, а?
– Что-то не так? – не поняла я ее реакцию.
– "Не так"? – взвизгнула Лариска, – я тебя сейчас за твои патлы и будет тебе "нетак"! Ты посмотри на нее, стервь такая! Приехала тут она! На чужих мужиков вешаться!
На всякий случай я отодвинулась от нее:
– Что с ней? – осторожно спросила я лидочкину мать, которая с каким-то странным выражением лица следила за событиями.
– Замолчи, Лариска, – припечатала мать,
