— Понимаете… Ну хорошо, действительно начистоту. В портфеле Кречетникова бумаги на многие миллионы фунтов стерлингов или, если хотите, долларов. Я твердо решил остаться в Советском Союзе, но у меня семья в Париже. Не знаю, удастся ли убедить их перебраться сюда. Пока руководство завода «Рено» не осведомлено о моем решении, оно выплачивает жене хорошие деньги. Но стоит им только узнать, супруга и дочь останутся без гроша. Мало того, вам, должно быть, известно, как относятся в белой эмиграции к семьям тех русских, что пожелали вернуться.
— Да, верно. У вас есть какие-то соображения на этот счет?
— Я однажды разговаривал с нашим общим другом, Протасовым, по поводу возможной судьбы документов. Не знаю, затрагивал ли он этот вопрос… Надеюсь, вы в курсе наших переговоров…
— Вы хотите продать бумаги за рубеж?
— Тогда бы мне не было смысла оставаться здесь, — усмехнулся Тимошенков. — Только мы втроем представляем себе реальную ценность документов. Если мы с вами без свидетелей их извлечем, никто не узнает, что именно лежало в портфеле.
Одного патента на стабилизацию орудия во время движения танка хватит для того, чтобы безбедно жить до конца дней. Мы не возьмем много, но даже трети от того, что есть, нам с вами и Протасову будет за глаза. Я верю, что советская власть пришла всерьез и надолго. Но и вы поверьте мне: я видел, с каким упорством белая эмиграция готовится к реваншу. Не думаю, чтобы вам помешала кругленькая сумма, лежащая, ну скажем, в Женевском банке на номерном счету.
Ганин прищурился и задумчиво тронул щеточку усов.
— А если я скажу «нет»?
— Ну, еще неизвестно, смогу ли я найти портфель Кречетникова… Прошло столько лет, все так изменилось…
Да поймите же — у нас с вами общие интересы! Никто не может сказать, как жизнь повернется и что будет завтра. Если возможно, лучше подстелить соломки.
— Лучше, — тихо повторил Ганин. — Ладно. Я с вами.
— Тогда сегодня вечером я жду обещанного вами мандата. И еще, — он подозрительно оглянулся, — вам надо будет позаботиться, чтобы за нами никто не следил. Каждая пара лишних глаз…
— Это лишний язык, — завершил Ганин. — Все понятно. Это возможно.
— Тогда в семь жду вас у себя.
Конец мая 1924Виконт поежился под тяжелым пронизывающим взглядом — генерал Згурский смотрел в упор, изучая мимику и жестикуляцию собеседника.
— Владимир Игнатьевич, — снова повторял доктор Деладоннель, — я сам удивлен этой встречей не меньше вашего! Это какое-то наитие, чудо, если хотите!
— Я не хочу чуда. Я хочу понятного объяснения.
— Что еще я могу вам рассказать. В семнадцатом году я перебрался в Финляндию, оттуда — в Данию. У меня там влиятельная родня. Они помогли сделать датское подданство. Сюда я приехал по поручению Красного Креста…
— Все это я уже слышал, — оборвал его Згурский. — Еще раз доложите об операции господина Орлинского.
— Ему нужно было, чтобы я передал командарму Шапошникову, что ОГПУ разыскивает вашу супругу.
— Зачем им Татьяна? Зачем Шапошникову об этом знать?
— Не берусь вам ответить. Ясно только, что Орлинского и тех, кто за ним стоял, очень интересует ваша персона.
— Продолжайте.
— Еще в Копенгагене я получил задание выяснить суть разработок некоего профессора Дехтерева.
— Мне это имя ничего не говорит.
— Каким-то образом оно связано с Татьяной Михайловной. Во всяком случае, Орлинский утверждал, что именно у этого профессора и должна появиться ваша супруга. Дехтерев разыскивал ее с помощью ОГПУ. И как сказал мне во время нашего побега китаец, она сейчас действительно скрывается в вашем бывшем особняке.
— Какой еще китаец?
Виконт едва сдержался, чтобы досадливо не сморщиться: не объяснять же генералу Згурскому, что китаец — Встречный, да и сам доктор Деладоннель — отнюдь не тот, за кого себя выдает.
— Китаец — подручный Орлинского. Зовут Фен Бо.
— Китаец по имени Фен Бо? — переспросил генерал. — Сергей Владиславович, вы ничего не путаете?
— Никак нет, не путаю.
— Он, случайно, не говорил, как звали его отца?
— Насколько я помню, не говорил.
— Странная история. — Генерал Згурский задумчиво погладил бороду. — Вы говорите, он был подручным Орлинского?
— Да, именно он помог мне сбежать. Голыми руками Фен Бо уложил нескольких чекистов.
— Похоже на правду. — Згурский покачал головой. — Не понимаю…
— Я и сам не все понимаю, — подхватил Виконт. — Вот, скажем, там, в подворотне, когда он остался меня прикрывать… Сначала была стрельба, потом крик, что он исчез, и вопрос «где второй» — то есть я. И вдруг второй обнаружился, за ним погнались. Но я-то в этот момент был уже в подъезде! Значит, погоня увязалась за кем-то еще!
— Если это тот, о ком я думаю, — тихо проговорил Згурский, — то сменить внешний вид ему не сложнее, чем вам приподнять шляпу. Вот только откуда ему здесь взяться?.. Значит, вы добрались до Шапошникова, и он вам помог попасть в лабораторию Дехтерева?
— Так точно.
— Это нужно было Орлинскому и его хозяевам?
— Верно. Хотя, уверен, все это — часть какой-то провокации.
— Так и есть. Теперь слушайте меня. Сегодня вы пойдете со мною.
— Куда?
— В особняк на Сретенке.
— Но меня узнают! В доме охрана.
— Не узнают. Висячие усы, парик, накладки — не узнают. Надеюсь, вам прежде доводилось играть в любительских спектаклях?
— Когда-то приходилось.
— Вот и отлично. Если все так, как вы рассказывали, мы проведем операцию и уйдем.
— Но я вам там зачем?
— Лишний ствол в таком деле не помешает. К тому же оставлять вас здесь нельзя, отпускать — тоже. А там… Если в доме будет ждать засада, я вас пристрелю как предателя.
— Вы делаете меня заложником?
— Если вы что-то значите для советской власти, то да. Но скорее это необходимая предосторожность.
Дверь комнаты приоткрылась. Марья Павловна, шурша длинным подолом старомодного платья, подошла к генералу.
— Пьеро дал знак, что все нормально. Механик ждет распоряжений.
— Где он?
— У Пьеро. Появлялся днем с надзирателем, сейчас приехал один.
— Вы проверили, есть ли за ним наблюдение?
— Проверила. Не видно.
— Хорошо, будьте добры, дайте знать Пьеро — я жду их через десять минут. И еще, прошу вас, загримируйте этого молодого человека. Он пойдет со мной.
Если бы кто-нибудь в этот час увидел хозяина кондитерского салона «Красный пирожок», то пришел бы в изумление. Пьеро стоял рядом с Тимошенковым возле нового французского автомобиля «рено» в новенькой милицейской форме с двумя треугольниками в петлицах и, заложив пальцы за ремень с кобурой, смотрел вдоль улицы. Двое, мужчина средних лет с аккуратно подстриженной бородой и усач с длинной шевелюрой, одетый в летний плащ, вышли из подъезда и направились к автомобилю.
— Здравия желаю, товарищ особоуполномоченный! — Пьеро вскинул руку к фуражке.
Все четверо сели в «рено».
— Ордер на обыск в вашем особняке готов, — заняв место в салоне автомобиля, сообщил кондитер. — Не бог весть что, но при слабом освещении пройдет.
— Владимир Игнатьевич, но у меня же есть настоящий мандат! — удивленно напомнил Механик.
— Настоящий? Откуда?
Глаза Тимошенкова заметно округлились:
— Ваша китаянка передала записку…
— Очень красивая, тонкое лицо, глаза, как ныне модно говорить, «с электричеством»?
— Похожее описание.
— Час от часу не легче. Сначала Фен Бо, теперь… она.
— Что-то не так? — спросил Пьеро.
— Все так, не обращайте внимания. — Згурский расстегнул верхнюю пуговичку кителя. — Духота ужасная. Что там ваш куратор, Сергей Артемьевич?
— Отдыхает в ванной комнате, связанный, как тюк шерсти. С кляпом во рту.
— Связанный? А если, не дай бог, развяжется?
— Это вряд ли.
— В нашем деле «вряд ли» быть не должно. Его следовало уничтожить.
— Помилосердствуйте, Владимир Игнатьевич! Я этого не могу.
— «Не могу», — нахмурился Згурский. — А надо бы мочь. Ладно, в путь. Я укажу дорогу.
Взрыкнул, просыпаясь, мотор, и автомобиль плавно рванул с места.
— Диспозиция следующая, — сухо объяснял Згурский. — Пьеро, ты остаешься с охраной. В случае необходимости знаешь, что делать.
— Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство! Чай, не впервой, сделаем, как учили.
— Итак, свободный выход на тебе. Механик, высаживаете нас и тихо, не привлекая внимания, ждете у ворот.
— Слушаюсь! — расправил плечи Тимошенков.
— А мы с товарищем идем вовнутрь. И дай бог нам удачи.
Конец мая 1924Дзержинский медленно шел мимо замершего по команде «смирно!» воинского строя. Мало кто даже здесь, на Лубянке, имел право не то что спуститься, даже поглядеть во двор в эти минуты. Еще несколько дней, и подтянутые курсанты, а теперь — выпускники Особой военной интернациональной школы, сменив имена и фамилии, отправятся по заданию командования в Польшу, Венгрию, Германию, чтобы организовать боевые группы Коммунистического Интернационала и с оружием в руках ускорить грядущую мировую революцию. Дзержинский всматривался в лица выпускников, но мысли его были далеко.
