Ознакомительная версия.
— Так теплее?..
— Д-дда…
— Прости, задержался на перевале под Маджритом. Там лежал глубокий снег.
— Гг-где о-онн?..
— Фахр с женщинами Тамийа-хима. Ему ничего не угрожает.
— А…а… о…о… онн-ни?…
Тарег промолчал.
Айша наконец-то набрала в грудь воздуха и протяжно, подвывая, по-бабски заревела, тычась ему в плечо головой и шмыгая носом.
В ветвях раскидистой вишни ворковала горлица. Угу-гу. Угу-гу.
Легкий ветерок колыхал алый прозрачный шелк.
Угу-гу. Угу-гу.
За завесой раздались шорох и тихий звон — Айша пошевелилась и капельки подвесок в ее серьгах зазвенели, ударяясь друг о друга.
— Прости меня, — наконец, послышалось из-за алой колышущейся стены.
— За что? — в его голосе звучало неподдельное удивление.
— За… тот фирман. Я… я не должна была им верить.
Он помотал головой:
— Тот указ спас жизнь тебе и мальчику. Если бы они не нуждались в вас для его исполнения, убили бы сразу. Но там стояли подписи Фахра и твоя — без вас указ бы потерял силу.
— Я уже сожгла его.
— Спасибо, — Тарег грустно улыбнулся.
— Что ты будешь делать дальше?
Тут он надолго замолчал.
За шелком снова зазвенело:
— Ты ведь… подгадал с моментом… правда?
Нерегиль резко вскинул голову:
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ты… дал им войти во дворец. А мог бы остановить еще на подступах, правда?
— Жалеешь, что сожгла фирман? — криво улыбнулся он.
— Я бы ни за что не согласилась на казнь братьев, — бесконечно усталым голосом проговорила Айша.
— Да, — согласился он. — Но их нельзя было оставлять в живых. Ты сама убедилась, на что они были способны.
Из-за занавеса раздался глухой смешок:
— И я бы никогда не позволила казнить семью аль-Кадира. А так — гулямы моих… братьев… перебили в тюрьме последних Аббасидов.
— Главных врагов твоего сына, — холодно поправил ее Тарег. — Уверяю тебя, они бы не были столь щепетильны, если бы вы с Фахром оказались у них в руках. К тому же гулямы твоих братьев убили не всех аббасидов. Под Нисибином молодой аль-Кадир собрал двадцатитысячное войско.
— Они их убили. Закованных. Женщин… Детей…
— А когда их привезли в зиндан, ты думала, что ибн Бакийа приглашает Мусу на церемониальный ужин? Кто подписал указ об их взятии под стражу?! — его голос провучал неожиданно зло.
Айша вдруг разрыдалась за занавеской:
— Я… я не помнила… ничего не помнила… не понимала, что делала…
Тарег вздохнул, огляделся — никого — и откинул легкий шелк. И протянул ей платок:
— Пожалуйста, прости меня. Я не хотел тебя обидеть.
Айша благодарно кивнула и принялась сморкаться и осушать глаза. Потом вдруг вскинула голову, ошалело огляделась и придушенно пискнула:
— Ты… что?! Ну-ка опусти занавеску!
— Я хочу видеть твои глаза, когда буду рассказывать о своих дальнейших планах, — тихо ответил нерегиль.
Айша легонько отстранилась. Тарег усмехнулся:
— В столицу из степи прибыли еще две тысячи южан — теперь весь мой корпус при мне. Через пару дней к нам присоединится Тахир ибн Хусайн, и мы выступим к Нисибину. Там нам предстоит принять бой со сторонниками аль-Кадира. Мне привезти в столицу кого-либо живым?
Она опустила платок и прищурилась, раздувая ноздри и поигрывая желваками на высоких скулах:
— А надо?
— Я полагаю, что да. Ибрахим ибн Муса Ка" им должен умереть при свидетелях. Иначе его объявят каким-нибудь очередным пропавшим имамом.
— Тогда привези.
Он не отвел холодного взгляда.
— Обещаю — я не буду плакать.
Тарег серьезно наклонил голову:
— Хорошо.
— Как ты предлагаешь поступить с моим дядей?
Мухаммад ибн Бакийа бежал в Васит к своему племяннику. Но тот велел схватить его и заключить в тюрьму. И прислал ко двору исполненное покорности послание, в котором клялся поступить с мятежником так, как будет угодно повелителю верующих. Возможно, племянника ибн Бакийи вразумила публичная казнь другого его дяди, вазира хараджа: того раздели донага, изваляли в дегте и пуху, долго возили по улицам Мадинат-аль-Заура, объявляя о его измене престолу. А потом вывели за стены города в место Гвад-аль-Сухайль и посадили там на кол. Тарег настаивал, чтобы казнь совершилась на площади перед воротами дворца, но молодой Аслам ибн Казман не поддержал его — сажать на кол внутри городских стен считалось плохой приметой. Преступники обычно умирали долго, в течение нескольких дней, и сыпали проклятиями — зачем нам слушать эти вопли? Так сказал эмир Исбильи, и многие его поддержали.
Помятуя о том споре с ибн Казманом — Айша еще сидела в своих покоях и никого не желала видеть — Тарег дернул плечом:
— А что предлагаешь ты?
— Казнить, — твердо ответила Айша.
— Но не вместе с Ка" имом, — поднял палец Тарег. — А то народ запутается. Нужно четко разделить: вот уничтожен один заговор, а вот — другой.
— Хорошо, — кивнула женщина.
— И его нужно казнить не у царя Дауда на выселках, а на базарной площади.
— Согласна.
— Но так, чтобы это запомнили.
— Это как? — искренне удивилась Айша.
— Аслам сказал, что посоветуется с отцом.
Она вздохнула:
— Ладно, делайте как знаете.
Тарег покачал головой.
— Что ты хочешь этим сказать? — насторожилась Айша.
— По законам и обычаям халиф должен присутствовать при казни государственного преступника, — спокойно сообщил нерегиль.
— Ты что, рехнулся? — вскинулась молодая женщина. — Фахру нельзя такое видеть!
— А я и не предлагаю смотреть на это Фахру, — усмехнулся Тарег.
Айша надулась.
— Ты у нас правительница при несовершеннолетнем сыне, — твердо посмотрел на нее самийа.
— Хорошо, — сдалась Айша. — Я буду присутствовать. На обеих казнях.
— Только в обморок не упади, — мрачно предупредил ее Тарег.
— Я все равно буду сидеть за занавеской, — не менее мрачно откликнулась мать халифа Аш-Шарийа. — Так что если упаду, этого все равно никто не увидит.
Помолчав, Айша добавила:
— Если это все, можешь удалиться.
И с удовлетворением кивнула, глядя на то, как нерегиль склонился перед ней до самого пола.
Нисибин,
семь месяцев спустя
Дожди зарядили еще неделю назад.
Оливковые рощи у подножия холма, на котором раскинулась крепость, сгорели еще в первые месяцы осады. Кривые обугленные палки торчали из расползающейся грязью земли. Безобразно растопырившиеся черные остовы деревьев казались безмолвными свидетелями человеческой злобы перед лицом Всевышнего.
Над мертвой рощей полого уходили вверх нагромождения искрошенных камней, а над ними низким венцом лежали стены аль-кассабы Нисибина. Слева в дождевом тумане виднелись три прямоугольные воротные башни. Над мелкими, едва видными издали зубцами отчетливо вырисовывались мощные уступы замка. Громадный мирадор главной башни чернел широким проемом, видным за курухи и курухи от крепости. Холм постепенно заволакивало тяжелой серой пеленой крепчающего ливня.
По левую руку плоская неоглядная долина щетинилась аталайями — одинокие башни маленьких вилаятов упрямо торчали среди изломанных деревьев и расползающихся болотами рисовых полей: коричневая жижа с дичающих участков мешалась с грязной водой переполненных оросительных каналов. На горизонте в серой пелене угадывались гранитные скалы Аль-Хашимийа: они неожиданно вздыбливались отвесными стенами и так же резко опадали — словно ангелы Всевышнего воткнули их среди гладкой сухой равнины, подыскивая им применение в соседнем Биналуде, да так и позабыли среди высохшей желтой травы и рощиц падуба. Чудом удерживающийся на отвесных скалах неприступный Хисн аль-Кадирийа, родовой замок аль-Кадиров, почти сливался со каменными выступами и прятался среди низких облаков, придавливающих своим тяжелым серым одеялом тоскливо огромные просторы пастбищ. Светлые пролеты чудо-моста, соединявшего замок с укрепленным городком на соседней скале, едва угадывались среди размывающих пейзаж дождевых струй.
Некогда белые домишки предместий Нисибина прятались за замковый холм и уступами спускались к его подножию. С места, где войска Тарика нынче разбили свой лагерь, их почти не было видно. Рабат пустовал уже более полугода: его сожгли еще при первом штурме, потом туда снова сползлись люди и начали упрямо белить свои домики. Второй штурм покончил с предместьем окончательно.
В ложбине между скалистым подъемом к аль-кассабе и пологой спиной соседнего холма было тесно от склоненных человеческих спин. Тысячи и тысячи людей, в некогда белых, а теперь грязных одеждах, стояли на коленях среди глубокой грязи и творили намаз. Тысячи и тысячи паломников в родовых цветах Аббасидов, пришедших увидеть Ибрахима ибн Мусу Ка" има, нового святого имама: они стягивались изо всех окрестных вилаятов — из Гаусина, из Саары, из Сетенила, из Гар-ас-аль-Алима. Городки недаром называли Белыми селениями — отсюда пошли хашимиты, племя Сабихи, праведной матери Аббаса, сына Благословенного. Люди приходили и уходили, довольствуясь благословением имама, который показывался в широком проеме мирадора и отпускал верующих.
Ознакомительная версия.
