Но не возиться же, отбирая монеты пожелтее. Лопаты в руки, и посыпались в пустые сундуки без разбору тяжелые португальские с крестом, английские корабленники и новенькие юнайты Якова I, генридоры и экю, дукаты и цехины, пиастры и песо…
Греби как попало, ребята, потом разберемся. Потом – в смысле в Костроме.
Тут управились куда быстрее – восемь сундуков по сто шестьдесят три фунта в каждом заполнили за час.
– Кажись, все, – печально и в то же время с некоторой долей облегчения подытожил дьяк, после того как был опечатан последний, восьмой сундук.
Я сочувственно посмотрел на него – бедный, не знает, что его ждет впереди, и… возмутился:
– Как это все? Считай сам. Сорок пять тысяч серебром и пятьдесят золотом. Итого девяносто пять, а в грамотке указано – сто.
– Дак ты яко злато считал? – не понял он. – Ежели по полтине за золотник, то…
– Ай, нехорошо царевича обманывать, – покачал головой я. – Золотник золота стоит тринадцать алтын и две деньги, так что ты Федора Борисовича не сбивай – все равно не дозволю.
– Ну… пущай дале грузят, – сокрушенно махнул рукой он.
– Э нет. И без того тридцать восемь сундуков – замучаемся везти. – И я шагнул в сторону, уступая свое место прибывшему полчаса назад Запону.
Ювелир был готов и во всеоружии, то есть имел под мышкой ларец с небольшими весами. Он деловито кивнул, давая понять, что готов приступить к работе, и спросил:
– С чего начинать, Федор Константиныч?
– А вон с того дальнего уголка. – Я мотнул головой в сторону отдельно стоящих сундучков, которые были куда меньше ларей по размеру, но сокровищ в себе таили как бы не больше.
– Об их в грамотке и речи не было! – взвыл дьяк.
– Часть пойдет в зачет пяти тысяч, – пояснил я, – а мелочь почтенный Запон прихватит на изготовление украшений для царицы Марии Григорьевны и царевны Ксении Борисовны.
– Какие еще украшения?! – возмутился Меньшой-Булгаков.
– А вот сам читай. – И я, сунув дьяку под нос недавно полученную от Дмитрия грамотку, велел ювелиру: – Приступай.
– Да что ж это такое?! – встал на дыбки казначей. Подскочив к сундучкам и шкатулкам, встал, загородив их и широко раскинув руки в стороны. – Не дам государево добро расхищать! Царь-батюшка добр, а вы и рады-радехоньки попользоваться оным! Креста на вас нет!
Запон, шагнувший было вперед, нерешительно остановился и вопросительно повернулся в мою сторону. Годунов тоже растерялся, не зная, что сказать.
Получалось, что надо принимать руководство на себя.
– Понимаю твой кивок, Федор Борисович. – Я склонил голову перед царевичем, хотя никакого кивка не было и в помине. – И впрямь дьяк за такое непочтение к государеву слову заслуживает лютой казни, но ты уж прости его на первый случай из милости своей. А далее упрямиться станет, тогда уж иной разговор с ним затеем.
Подействовало.
Стих Булгаков, ручонки опустил, личико побледнело.
А что ты думаешь, мужик, валандаться с тобой никто не собирается.
Судя по отобранному количеству камней, носить теперь перстни Ксении Борисовне круглый год, причем каждый день меняя на новые. После того как двести худосочных «вишенок» и восемьсот упитанных горошин перекочевали в ларец Запона, я перешел к камням покрупнее.
– Ну уж они и вовсе ни в один перстень не влезут. Грешно тебе, княже, таковское добро за бабье украшение выдавать, – вновь подал голос дьяк.
Я прикинул. Действительно, учитывая, что чуть ли не каждый, судя по размерам, тянул на несколько десятков карат, а некоторые на сотню, а то и несколько, получалось и впрямь «грешно», но…
– Это бабе простой такое не личит или, скажем, графине, маркизе или герцогине, – невозмутимо парировал я, – а у нас царевна, понимать надо, дурья твоя голова. – И скомандовал Запону: – Для Ксении Борисовны на ее лебяжью шейку три ожерелья, и чтоб каждое одного цвета.
Тот хладнокровно устремился выбирать, лишь уточнив:
– По сколько камней на каждое?
– По… сорок, – после легкой заминки, связанной с беглым подсчетом хранимого, выдал я и благочестиво перекрестился, заметив: – Божье число, меньше никак нельзя.
Но я несколько поспешил. Получилось совсем немного, тем более ювелир деликатно брал те, что поменьше.
Пришлось добавить еще три – для невесты Федора Борисовича.
Меньшой-Булгаков удивленно уставился на царевича, а тот в свою очередь на меня.
– А когда ж ты, государь?.. – удивленно протянул он.
– Когда! – возмущенно хмыкнул я. – Еще о прошлое лето.
Вначале-то я решил приплести какую-нибудь Амалию-Фредерику-Доротею-Луизу, дочку пфальцграфа Баден-Баденского. Помнится, сынок у него на выданье точно был, которого я забраковал еще Борису Федоровичу, ибо тоже из сопливых, семнадцать лет, куда ему царевну, он и на руки-то ее не поднимет, поди, чтоб из ЗАГСа вынести или там из церкви.
Ну а раз сынок имеется, почему бы не быть и дочке?
Но, припомнив, как со мной скандалил Квентин, ответил честно или почти честно:
– Посольство-то помнишь, которое в том году на Кавказ укатило во главе с Татищевым?
– А-а, – понимающе протянул дьяк и… сокрушенно выпустил из рук шкатулку. Правда, уточнил: – Так вроде не приехал еще Михайла Игнатьев[80], как же так?
– Не приехал, – согласился я. – Но весточку прислал. Сразу двоих грузинок подыскали нашему престолоблюстителю – Гюльчатай и Зухру. Теперь вот ждем описания – как выглядит, дородна ли, – припомнились мне критерии женской красоты, – ну и прочее. А ты для невесты каких-то жалких камешков пожалел.
– Так брать? – уточнил Запон.
– А ты еще не взял? – удивился я.
– Сколько?
– Так же, как и для Ксении Борисовны, – недолго думая распорядился я.
Ни к чему будущей невесте Федора, как бы ее ни звали – Лейла, Фредерика или Аграфена, – иметь на груди больше камней, нежели у царевны.
Сам же, пока Запон трудился, перешел к самым крупным камням.
– Такие на груди не поместятся, – сразу предупредил дьяк.
Экий надоеда, честное слово! И он будет учить меня, что там поместится, а что нет. Хотя и впрямь несколько крупноваты они для ожерелья…
Ладно, пусть будет аттракцион неслыханной щедрости. Но вначале попугать.
– Вообще-то смотря какая грудь, – задумчиво протянул я, вертя в руках здоровенный, сотни на две каратов, не меньше, рубин.
– Бога ты не боишься, вот что, – вновь запричитал Булгаков, чуя неладное.
– Боюсь, – выразил я несогласие, – а потому буду их покупать. – И напомнил опешившему от такого поворота дьяку: – У нас же еще пять тысяч не выбрано. Вот за счет них. – И кивнул Запону, давая понять, что тот может идти.
Проводив ювелира до самой двери пристальным взглядом – не иначе как опасался, что тот по дороге возьмет и сопрет какую-нибудь безделушку, Булгаков сурово заявил:
