— Ну, мне пора…
Пора? И тут прозрачная пелена боли наконец-то отпустила. В глаза ударил блеск — невыносимо яркий блеск начищенной стали. Они уже здесь, латники с крыльями за спиной, совсем рядом. Спешенные, сбитые в толпу, они не спешат, приближаются медленно, шаг за шагом. Торопиться некуда, дичь в ловушке, охота близится к концу…
— Монсеньор! Монсеньор!
Знакомый визгливый голос. Знакомый прыщавый нос. Только его здесь не хватало!
— Я взял вашу лютню, монсиньор! Она могла пропасть!
Ну и вид! Лысый поп в сутане с гитарой за спиной. Еще бы флейту в зубы!
— Монсеньор! Синьор Гуаира! Не поясните ли мне, отчего мы пребываем в положении, столь незавидном?
От его голоса боль снова проснулась, радостно ударила по вискам. А еще бывший регент! Как только псалмы пел?
— Болото видите? Это топь! Понимаете?
— Но… С Божьей помощью… Господь поддержит нас! Захотелось послать дурака к черту, к Кальвину, к злому духу Анамембире. Но сил не было.
— Да-да, монсеньор, с Божьей помощью! Я отвернулся.
* * *
— Заряжай, Панове! Целься! Ниже бери, ниже! Ничего не сделать, ничего не изменить…
— Первая шеренга! Пли!..
Сколько они продержатся? Полчаса? Час? Три сотни — против стальной стены. Стрельбу уже услышали, со стороны переправ глухо доносится топот копыт.
— Пли!!!
Я вновь оглянулся. Ополченцы стояли молча, кое-кто опустился на колени, уткнулся лицом в мокрую черную землю.
…А я так и не исповедался! Я не могу! Не имею права! Только Генерал может отпустить мои грехи! Но мессер Аквавива далеко…
* * *
— Дети мои! Во имя Господа!
Крик резанул по ушам. Услышал не один я — сотни голов повернулись к зеленой стене камыша.
— За мной, дети мои! Господь не попустит! В руке отца Азиния — знакомое медное распятие. Лицо раскраснелось от крика, лысина пошла темными пятнами. Боже! Какой дурак!
— Господи! Услышь молитву мою, внемли молению моему по истине Твоей, услышь меня по правде Твоей…
Нелепая фигура в длинной сутане, с гитарой за спиной косолапо подобралась к узкому пролому в зеленой стене. Брызнули во все стороны перепутанные лягушки.
— …И не входи в суд с рабом Твоим, потому что не оправдается перед Тобой ни один из живущих…
Плеск воды. Лысый дурень шагнул в топь. Я прикрыл веки. Все!
— …Враг преследует душу мою, втоптал в землю жизнь мою, принудил меня жить во тьме, как давно умерших…
Что-о-о?! Я открыл глаза. Бред! Этого не может быть!
— …И уныл во мне дух мой, онемело во мне сердце мое. Вспоминаю дни древние, размышляю о всех делах Твоих, рассуждаю о делах рук Твоих…
Брат Азиний брел по болоту. Вода доходила до колен, зеленая ряска испачкала сутану.
Вода — до колен? Там же топь! Я сам проверял, сам искал тропу!
— …Простираю к Тебе руки мои; душа моя к Тебе — как жаждущая земля…
Стрельба стихла. Опустились мушкеты и пики, разжались руки, сжимавшие сабли. Люди смотрели, еще не веря, не решаясь даже перекреститься.
Лысый поп с гитарой за спиной шел через топь. Слова латинского псалма гулким эхом разносились над болотом.
Шел!
— Хлопцы! За ним! За ним! То святой! Святой! Опомнились! Сразу десяток бросился в протоптанный проход. Плеснула вода. Парни в белых рубахах погрузились по грудь, по пояс, по колено… Пошли!
— Гур-р-р-а-а-а!
Затрещал потревоженный камыш. Десятки, сотни людей устремились вперед, прямо в топь. Ноши с ранеными, кони, повозки… Шли!
— …Скоро услышь меня. Господи: дух мой изнемогает; не скрывай лица Своего от меня, чтобы я не уподобился нисходящим в могилу…
Резкий визгливый голос, выкрикивающий латинские слова, стих, замер вдали. А люди шли, откуда-то со стороны брошенного табора набегали другие — и тоже шли.
* * *
Я очнулся.
Очнулся, вытер пот со лба. Некогда думать, некогда пытаться понять. Шевалье!
Я бросился назад, прочь от истоптанного камыша. Надо уходить! Всем уходить, пока еще не поздно!..
Мушкеты исчезли, зато появились лопаты.
Реестровцы копали — быстро, споро, черная мокрая земля летела во все стороны.
Дю Бартас, мрачный, сосредоточенный, смотрел в сторону гатей. Поляки никуда не ушли, они лишь попятились. Выстрелы не пропали даром, а может быть, паны зацные тоже поняли, что случилось на их глазах.
— Это называется шанцы, мой друг, — шевалье кивнул на углублявшиеся на глазах ямы. — Если вы помните, Боплан писал, что черкасы — великие мастера по таким работам.
— Надо уходить! — начал я, но пикардиец покачал головой.
— Сейчас налетит кавалерия. Вы же видите, сколько народу!
Я оглянулся. Черная топь исчезла, превратившись в огромный майдан, заполненный людьми. Но все новые толпы спешили к болоту, спотыкались, падали, снова вставали…
— Возьмите!
В моих руках оказалась знакомая книга без обложки.
— Это, друг мой, залог моего скорого возвращения. А сейчас — спешите! Эти вилланы без вас разбегутся, как бараны без пастуха! Mon Dieu! Да идите же! А если что, синьорине Ружинской… кланяйтесь!
Если? Если — что? Я покачал головой, хотел возразить.
— Ти с ти! — Рука в легкой перчатке тонкой кожи взметнулась, ткнулась в грудь стоявших рядом парней. — Синьора взять! Синьора, э-э-э, волочьить а-ля сукин кот! Бистро! Алле!
Меня схватили за локти, потащили назад, к переправе. Я дернулся, попытался вырваться. Парни не отпускали, держали крепко.
— Идти надо, пан зацный! Идти! Пан пулковник Бартасенко велели!
Возле поваленного, истоптанного камыша я оглянулся. Солнце сверкало на стальной каске. Синьор Огюстен дю Бартас стоял во весь рост, не прячась, не сгибаясь. В воздухе блеснула шпага.
— Держать! Держать, миз анфан, чьерт вас всех разбирай! А ну, пьесня! Пьесня!
Меня вновь потащили вперед. Глухо плеснула вода, ноги ушли вниз, в бездонную пучину, но тут же нащупали что-то твердое, ровное. «…Простираю к Тебе руки мои; душа моя к Тебе — как жаждущая земля…»
— Пьесня! — донеслось сзади. — Ну вы, ли мутон, ли ваш, ли кошон! Пьесня!
Что это? Неужели?
Бурбон, Марсель увидя,
Своим воякам рек:
О, Боже, кто к нам выйдет,
Лишь ступим за порог?
То ли показалось, то ли действительно знакомый куплет пели хором?
Я стиснул в руке томик без обложки. Он вернется! Шевалье обязательно вернется, ведь он обещал!
…Я выбрал хорошую шпагу. Шпагу, способную защитить мне спину. Но мне внезапно захотелось проклясть тот день, когда мне вздумалось напоить похмельного пикардийца терпким мате…
