в глазах мелькнуло понимание и сочувствие:
– Ты шитанн?
– Н-наверное, – вымучил он. – Я не помню, как это называется. Не хочу… не хочу так!
Ему почудилось, что доктор в зеленом халате шарахнул его по голове тяжеленной рессорой, но это был всего лишь электрический удар, вышвырнувший его обратно, прочь из чужого седого тела, принадлежавшего только что умершему кетреййи с таким же именем, как у него. Он перепугался страшно, это был настоящий шок. Он еще много раз слышал, как его звали, но боялся. Боялся, что откроет глаза и вновь обнаружит себя среди чужих и, что самое ужасное – тормозящим, отупевшим… продвинутый софт, убитый примитивным хардом…
Но очень трудно не следовать зову, если хочешь жить. Часть тебя содрогается, а другая часть пищит, словно мышка: жить, жить, хотя бы так!
И он не смог устоять. Там будет плохо, верещала от ужаса часть его, а другая часть нетерпеливо подпрыгивала: там будет хорошо, конечно же, хорошо!
Он вынырнул в полумраке. И, разумеется, было плохо, просто смерть как плохо. Болело все, от макушки до кончиков ног. Какая же мука – иметь тело! Он застонал; что-то мешало, и он шевельнул рукой, выдирая пластиковые трубки изо рта.
Рядом раздался визг. До боли знакомый, до сводящего ощущения в повздошье.
Она неотрывно глядела на приборы и, конечно, первая заметила, как размеренные ритмы электрических импульсов сменились резкими всплесками и провалами, но не поняла, что это значит. А потом он шевельнулся, и она закричала – то ли от страха, то ли от радости, то ли от всего вместе.
Ворвавшиеся доктора чуть не сбили ее с ног.
– Жить, – прохрипел он. – Я хочу жить! Помогите…
– Как вас зовут? – вот оно, опять! Врач в зеленом тянется к шокеру – сейчас он знал, как это называется и для чего нужно: чтобы выбросить сознание вон, если окажется, что оно заняло не то тело. – Слышите? Скажите свое имя!
– Мрланк, – а под ложечкой сосало: вдруг не угадал? – Селдхреди.
– Жену свою помните?
Он скосил глаза.
– Это не она. Это Эйзза.
– Это он, он! – звонко прощебетала Эйзза. – Хирра Мрланк! Я сейчас позову хирра Айцтрану, – и, включив коммуникатор прямо в реанимационном блоке, где это строжайше запрещалось, принялась набирать номер.
– Вон отсюда! – гаркнул один из докторов, подкручивая настройки на каком-то приборе. – В коридор, мышка, там звони!
Он посмотрел на врачей мутноватым взором и пожаловался:
– Больно… Сделайте что-нибудь, а?
Пожилая докторша хохотнула.
– Да что мы еще можем сделать? Думаете, раз вы к нам вернулись, так самое худшее позади? Самое худшее только начинается. Терпите, милый.
Топ-топ, тук-тук. Размеренный цокот убаюкивал, непрекращающийся ветер завывал колыбельную. Здесь, на высоте четырех тысяч метров, постоянно дули холодные ветра. Кто бы мог подумать, что на Земле еще остались места, куда не добраться ни самолетом, ни вертолетом? Небольшой караван из навьюченных флегматичных лам, обросших длинной шерстью, взбирался вверх по каменистой тропе. Караван сопровождали тепло одетые монахи, вооруженные, помимо икон и четок, парализаторами и винтовками – древнее оружие, но от того не менее действенное против крупного зверя ли, недоброго человека ли, закосневшего во зле и не внемлющего слову Божьему. Монахи степенно вышагивали по бокам каравана, без лишней спешки погоняя лам и несуетливо вознося молитвы столь близкому здесь небу.
Только один человек не шел пешком, а покачивался в седле, прильнув к гриве ламы так, что фактически лежал, заботливо обернутый в меховые одеяла и привязанный ремнями, чтобы не упасть. Монахи отдавали дань почтения его стойкости, не дающей смертельно больному пасть духом, сломаться, но одолеть путь на своих ногах ему было бы не по силам. Слишком он был изранен в неравном бою с тьмой.
Караван выбрался на небольшое плато, головная лама остановилась. Один из монахов аккуратно похлопал седока по спине, распуская ремни:
– Брат, слезайте. Вам помочь? – не дожидаясь ответа, он подставил жилистые руки для опоры.
Йозеф очнулся от полудремы. В последнее время он стал путать явь со сном: в яви перед глазами то и дело темнело, а боль и тошнота донимали даже во сне. Он тяжело сполз вниз, постоял, приходя в себя, уткнувшись лицом в спутанную шерсть. Лама пахла ламой – мохнатым животным, за которым в меру ухаживают, но не купают с шампунем. Значит, явь.
Воздух был чист, разрежен и холоден. Йозеф тер виски, пока тьма перед глазами не рассеялась, сопроводив свой уход новой порцией острой боли. Прозрачное небо было окрашено в розовые закатные цвета. На фоне заката парила большая птица – кондор, не кондор, он особо в зоологии не разбирался. Розовые солнечные блики отражались в позолоченных крестах монастыря, будто приклеившегося к западному склону одной из вершин Анд. Четыре тысячи сто метров над уровнем моря. Выше в небо – ближе к Богу, так сказал кардинал Натта. Йозеф еще пошутил тогда: может, сразу в крейсер – и в космос? Запросто, пошутил в ответ кардинал, если ваш главнокомандующий отрядит один из крейсеров под летающий храм и передаст Церкви.
Джеронимо Натта понравился Йозефу. Суровый, деловой мужик, чуждый излишеств и слащавости, часто присущих священникам. Он не скрывал, что будет трудно. Будет очень трудно, сказал он. Тебе надо забыть об интернете, о войне, о женщинах. О дочке – можешь помнить, но только о ней. Укрыться от цивилизации, как от заразы в стерильной операционной, где твою душу станут чистить от инфекции опытные хирурги. Без наркоза – он и этого не скрывал. Душа – не тело, наркоз здесь только навредит, а то и сделает операцию вовсе невозможной.
– А тело? – спросил Йозеф. – Я хочу верить, что вы спасете мою душу, но… я умру?
– Все мы умрем, – философски ответил кардинал. – Возможно, и скоро. Возможно, и ты. Пути Господни неисповедимы. Твоя болезнь наведена дьяволом, излечишь душу – уйдет и она. Однако… помнишь, что я говорил про наркоз? Выдержишь боль исцеления – будешь жить. Не хотел бы я оказаться на твоем месте, сын мой, – откровенно признался он. – Мне и на своем неуютно, ибо в муках ты станешь меня проклинать за то, что я обрек тебя на них.
Йозеф упрямо закусил губу.
– Не стану.
– Может, и не станешь, – согласился кардинал. – Есть в тебе стержень. Да пребудет с тобой Божье благословение, – он перекрестил Йозефа, поцеловал в лоб и оставил одного.
А потом за ним пришли монахи. Помогли собраться в дорогу, сопроводили в аэропорт, затем на поезд… Следом пришел черед лам.
– Это монастырь святого Бенедикта, – пояснил монах, видя, как он разглядывает острые пики, венчающие каменную ограду, возвышающиеся над ней кресты и колокольню. – Здесь вы избавитесь от зла, терзающего вас, брат.
Насчет боли кардинал не обманул. Йозеф еще и в ворота не ступил, а боль грызла нещадно. О том, чтобы
