один шаг, на два, на три… А где ди Тагилль? Девять шагов, десять, пятнадцать… Сколько еще бандитов следует за этой троицей? Его меч отсек кусок челюсти у нападавшего, и тот, истекая кровью, с криком отшатнулся от ворот. Но у капитана появился лучший угол для атаки. Он все еще носил перстень Дондо, и тот сверкал, когда, выбрасывая вперед руку с мечом, капитан атаковал и отбивал атаки. Сорок шагов. Пятьдесят…
Кэсерил бился, защищая ворота, с такой отчаянной яростью, что даже забыл о демоне и Дондо, заключенных в его теле. Смерть для него уже не значила ничего. Его мир сузился до крошечного пятачка, на котором разворачивалось его последнее сражение. Он бился не за жизнь, он сражался за шаги. Каждый шаг, который успевали сделать Изелль, Бетрис и Бергон, был для него победой. Шестьдесят шагов…
Он потерял счет. Что же, начнем сначала. Один, два, три…
Сейчас я умру. Но, увы, это будет лишь во второй раз. Он едва не взвыл от отчаяния. Он так и не смог умереть достаточное количество раз! Рука его дрожала от напряжения и усталости. Здесь, в этой схватке у ворот, нужен не секретарь, а богатырь, но где такого взять? На ночное бдение к принцу и принцессе явились всего несколько аристократов, способных держать оружие. Неужели никто не придет ему на помощь? Ведь даже слуги могли бы, похватав первое, что подвернется под руку, швырять это в нападающих… Двадцать два…
Может быть, сменить позицию и отойти к лестнице? Успели ли они подняться? Он бросил взгляд назад. Это было ошибкой. Капитан нанес удар, и меч выпал из рук Кэсерила, загремев металлом на камнях двора. Капитан бросился на Кэсерила и резким ударом кулака опрокинул его. С полудюжины атакующих прорвались через ворота и бросились во все углы. Парочка из них, опытные и осторожные, нанесли Кэсерилу несколько тяжелых ударов кулаками, в голову и грудь, чтобы лишить его возможности защищаться. Он почти потерял сознание. Он не знал, кто были эти нападавшие, но он знал, кому они служили.
Задыхаясь в судорожном кашле, он перевернулся на бок и увидел ди Джиронала, который вбежал в ворота в сопровождении еще нескольких человек. Ди Цембуэр все еще лежал на земле, скрючившись и сжав зубы от боли. Спаслись ли Изелль и Бергон? Успели ли они спуститься по лестнице для слуг и подняться на крышу? Помогли ли им Боги не предаться панике и забаррикадироваться? Ди Джиронал проследовал к основанию ведущей на галерею лестницы, где собрались, готовясь к броску вверх, его люди.
– Марту? – крикнул Кэсерил, с неимоверным усилием поднимаясь на колени.
Ди Джиронал резко обернулся.
– А, вот вы где!
По его кивку баосийский капитан и еще один из нападавших подхватили Кэсерила, подтащили его к канцлеру и поставили, заведя руки за спину. Стоять сам он уже не мог, и они поддерживали его норовящее сползти на землю тело.
– Вы пришли слишком поздно! – прохрипел Кэсерил. – Она вышла замуж, и не только юридически, но и фактически. Изелль и Бергон – единая душа и единая плоть. И этого вам уже не отменить. Шалион обрел Ибру в качестве свадебного подарка, и вся страна празднует это приобретение. Изелль – дитя Весны и радость Богов. Вам ее не победить. Сдавайтесь! Спасайте свою жизнь и жизнь своих людей.
– Вышла замуж? – прорычал ди Джиронал. – Если нужно, овдовеет! Она безумная предательница, которая продала себя ибранцам, и я этого не потерплю!
И, развернувшись, он направился к лестнице.
– Это вы всех продаете и предаете, Марту! Вы продали Готоргет за рокнарийское золото, от которого я отказался, а потом продали меня на галеры, чтобы заткнуть мне рот.
Кэсерил огляделся. Стоявшие вокруг и поодаль нападавшие, которые услышали его слова, заметно колебались. Пятьдесят пять, пятьдесят шесть, пятьдесят семь… И, обращаясь уже к ним, он продолжил:
– Этот лжец торгует собственными людьми. Он предаст вас, как только почует запах золота!
Ди Джиронал резко обернулся и выхватил меч.
– Я заткну рот этому несчастному глупцу! – крикнул он. – Держите его.
Люди, державшие Кэсерила, дрогнули, увидев, что Джиронал, ухватив рукоятку меча двумя ладонями для особо мощного удара, способного снести голову, бросился вперед.
– Но, милорд! – успел проговорить человек, удерживавший левую руку Кэсерила, – Это же убийство!
Выбросив свой меч, он остановил полет меча канцлера, готового отсечь голову Кэсерила. И тогда ди Джиронал нанес колющий удар, вложив в него весь вес своего тела.
Сталь пронзила шелк, парчу, кожу, мышцы живота и вошла внутрь его тела с такой силой, что Кэсерил дернулся и едва не упал.
Звуки исчезли. Меч шел сквозь плоть Кэсерила так же медленно, как жемчужина тонет в меде. Боли не было. Красное лицо ди Джиронала замерло в маске ярости. Люди, державшие Кэсерила, отпустили его и, отстранившись, открыли рты в крике, которому уже не суждено было прозвучать.
С триумфальным воплем, который был слышен лишь Кэсерилу, демон смерти вырвался из его тела и скользнул по мечу, раскалив его докрасна, в самые ладони канцлера. Следом густой черной патокой вытекла вопящая от отчаяния масса – дух Дондо. Бело-голубые искры с треском охватили руки канцлера, все еще сжимающие меч, после чего распространились на все его тело, закрутившись вокруг него яростной спиралью. Голова ди Джиронала дернулась, откинулась назад, из его рта, вместе с душой, вырвался белый огонь. Волосы на голове канцлера встали дыбом, а глаза расширились и вскипели. Раскаленный меч, понуждаемый к тому силой нанесенного канцлером удара, все еще двигался в теле Кэсерила, и он ощутил запах горящей плоти. Красные, черные, белые пятна закружились в бешеном хороводе и уплыли в никуда. Этот круговорот подхватил чувства и ощущения Кэсерила и, вырвав из его тела, понес вверх, словно столб дыма. Три духа и демон смерти – все слитые воедино, помчались прочь, в голубую даль Бытия…
Сознание Кэсерила взорвалось.
Он летел вперед, и все вперед, и вверх, пока весь мир не оказался распростертым под его взором – так, словно он обозревал его с высокой горы. Но этот мир не был миром материи, это был пейзаж духа; он не знал, как назвать сияющие цвета, что его окружали и ввергали в экстатические вибрации. Все души мира открылись ему; они шептались между собой, и в этом шепоте, подобном шелесту листьев в летнем лесу, он отчетливо различал голос каждого листика. Ему слышны были все стоны боли и печали, все вздохи стыда и все крики восторга, возгласы надежды и вопли отчаяния. Тысячи тысяч мыслей, порождаемых
