женщин вашего рода нутро из стали. Я понимаю, почему я раньше никогда не замечал святых. Мир не разбивается об их волю, как волны о скалы, он не расступается перед ними, как море перед носом корабля. Святые – они мягкие и податливые и проплывают через этот мир тихо и незаметно, как рыбы.
Иста кивнула, но был ли этот жест жестом согласия, несогласия или же просто жестом вежливости, определить он не смог.
– Ну и куда вы теперь? – спросил он. – Теперь, когда вам значительно лучше?
Иста пожала плечами.
– Моя мать стареет. Боюсь, нам придется поменяться ролями, и теперь я стану за ней ухаживать, как она ухаживала за мной. Но не в Валенде и не в Кардегоссе. Мне хочется уехать туда, где я еще не была. Туда, где меня не станут терзать воспоминания.
Спорить он не стал. Он подумал об Умегате, который, конечно, не превосходил Исту в силе духа, но был настолько опытен в делах горя и печали, что возрождение души стало для него почти рутинным занятием. У Исты, правда, было еще лет двадцать, чтобы овладеть этим искусством установления внутренней гармонии. Наверняка, когда Умегат был в нынешнем возрасте Исты, он тоже, спасая изуродованное тело друга от того кошмара и ужаса, что им обоим удалось пережить, проклинал Богов за безразличие и молчаливый эгоизм.
– Я хотел бы, чтобы вы познакомились с моим другом Умегатом, – сказал он. – Он был святым и должен был охранять Орико. Теперь он бывший святой, как вы и я. Я думаю… думаю, вам было бы с ним интересно поговорить.
Иста устало пожала плечами – ни соглашаясь, ни оказываясь от предложения. Кэсерил решил чуть позже вернуться к этому разговору.
Желая повернуть беседу к более приятным вещам, он попросил ее рассказать про коронацию Изелль, куда они прибыли вместе с провинкарой. Кэсерилу уже человек пять описывали церемонию, и в деталях, но он так и не насытился разговорами про триумф Изелль. Иста оживилась, радость от дочерних успехов смягчила ее лицо и зажгла искорки в глазах. По взаимной молчаливой договоренности имя Тейдеса они даже не упоминали – это был не тот день, когда можно было бы бередить старые раны. Придет время, и к судьбе несчастного мальчика они еще вернутся.
Наконец, склонив голову, он стал прощаться. Иста неожиданно встрепенулась и, впервые дотронувшись до руки Кэсерила, попросила:
– Перед тем как вы уйдете, благословите меня, Кэсерил.
Он опешил.
– Миледи! Я не более свят, чем вы, и уж точно не Бог, чтобы по собственной воле призывать благословение на чью-то голову…
Но ведь он и принцессой не был, когда от ее имени подписывал в Ибре брачный договор! Так что…
Госпожа Весны! Если я служил тебе верой и правдой, вознагради меня своей милостью!
И он сказал:
– Я попробую.
Склонившись к Исте, Кэсерил возложил ладонь на ее бледный лоб. Он не знал, из каких неведомых краев явились к нему эти слова, но он произнес:
– Пророчествую истину, и только истину. Когда души восстанут во славе и радости, твоя душа не будет отвергнута, но обретет награду в небесных садах. И сама горечь твоей судьбы обратится в сладость, а боль – в благословение.
Он замолчал и с ужасом посмотрел на Исту, которая сидела перед ним с закрытыми глазами.
Хорошо ли я сделал? Или плохо? Или же я – последний глупец?
Иста открыла глаза, полные слез. Ладонь ее, лежащая, словно чаша, на колене, замерла. Королева склонила голову, принимая благословение, причем несколько неуклюже – словно ребенок, который делает свой первый шаг, после чего слегка дрожащим голосом произнесла:
– И вы все еще считаете себя любителем, Кэсерил? Вы заткнете за пояс любого профессионала.
Он улыбнулся, кивнул и, выйдя из дворца, поспешил вверх по улице, с каждым новым поворотом невольно ускоряя шаг. Его ждали – и люди, которые не могли без него обойтись, и новые дела.
