сих людей, коих не смутила толпа или иные препятствия вроде кровли. Так и вы проявите усилие: последнее продайте, дабы нанять извозчика, и привезти сюда, к мощам, больного мужа и отца. Тогда вера ваша буде вознаграждена чудесным исцелением, как сие случалось здесь уже со многими отчаявшимися. Токмо поспешайте, ибо колебание в вере обернётся погибелью тела и души.
— Ох, спасибо за научение, батюшка, — Евдокия всхлипнула.
— Не за что, — он протянул руку к Ирине.
Сухие костлявые пальцы коснулись девичьего подбородка. Иерей мягко приподнял голову Ирины, заставив её посмотреть в свои глубоко посаженные чёрные глаза.
— Лет сколько, дщерь? — спросила Лука.
— П… — открыла рот Евдокия, но священник остановил её резким жестом.
— Не тебя спрашиваю.
— П-пятнадцать… Ваше Преподобие, — промолвила Ирина.
— А с виду чуточку взрослее. Матушка твоя сказала, что нет больше мужчин в семье окромя отца. Так?
— Так, батюшка.
— И до сих пор отец и матушка не выдали тебя — такую красавицу — замуж? — Лука чуть повернул голову Ирины, внимательно разглядывая черты лица. — Стало быть, чиста?
Девушка промолчала.
— Хорошо, — иерей повернулся к паре спиной. — Вам надобно поспешать за отцом и мужем, но не сейчас срываться в путь — темнеет и вы поди устали с дороги. Посему переночуйте в нашем доме паломников, что при церкви. Завтра посетите утреню. Опосля идите за больным, и возвращайтесь. Втроём.
Он затопал к выходу, при каждом шаге выбивая из половиц громкий стук. Не верилось, что совсем недавно этот же человек подходил со спины бесшумно. Ирина и Евдокия обменялись короткими многозначительными взглядами.
Глава 10
— Погладь хорошего мальчика
Евдокия ступила в длинное помещение, где проходил великосветский раут, созванный явно не в родном царстве. Такие просторные залы она прежде видела только в белокаменных городских церквях, но обширное помещение, где проходил званный вечер, конечно, не являлось частью храма. Стены местами украшали цветастые гобелены или лучшие картины эпохи Возрождения, а местами замысловатая золочёная лепнина. Нависали хрустальные люстры — словно облачные перины, на которых восседали ангелочки со свечами в руках. Слух ласкала утончённая музыка иной страны — Евдокия не понимала, что за инструменты и чьи мастерские руки рождают эти дивные звуки. Гости сидели по обе стороны длинного стола, ломившегося от богатых яств, до того красивых и стройно расположенных, что казалось кощунственным не то что есть их, а даже просто прикасаться, нарушая гармоничный порядок, словно это экспонаты на выставке или освящённая церковная утварь. Роскошные одежды и манеры присутствующих свидетельствовали о принадлежности к самому высшему обществу. Во главе же стола восседала дама, преисполненная особым достоинством и облачённая в платье такого экстравагантного вида, что оно — ушитое кружевами и драгоценными камнями — смотрелось вычурно даже на фоне гостей, будто соревнующихся в блеске нарядов. «Неужто английцкая царица? — оробела Евдокия. — Та самая, к коей — ежели верить слухам — однажды сватался наш царь-батюшка».
Она смутилась ещё больше, вспомнив, что сама разодета под стать банкету: в платье с бархатной пышной юбкой; дыхание стесняет не только волнение, но и тугой корсет; а ворот спереди с таким глубоким вырезом, что на всеобщее обозрение выставлен верх груди. Евдокия гордилась своими природными дарами, не считала нужным их особо накрывать или поджимать, хотя они могли создавать неудобства в бою при резких движениях. Однако сейчас непристойная женщина раскраснелась как маков цвет, не зная, как бы так извернуться, чтобы спрятаться от любопытных взглядов.
— Mesdames et messieurs! — Один из гостей встал и приподнял бокал. — Позвольте представить вам мою славную дочь — Евдокию Ивановну!
— Б-батя? — она с трудом узнала отца в господине благородного вида.
— Ну же, Евдокия Ивановна, вот твоё место — рядом со мной, — улыбнулся отец. — Присаживайся, моя дорогая!
«Какого лешего?! — Евдокия, на которую направили взгляды все присутствующие, еле заставила себя передвигать будто онемевшие ноги. — Чаго эт батя весь разэтакий? Когда успел бороду состричь и волосы пригладить? Где рублей набрал, чтоб такое одеяние купить? Дом продал и матушку в холопы отправил? Кто ему певучий голос поставил? Всегда ж два-три слова с трудом вязал…»
Евдокия коряво ходила на туфлях с приподнятыми каблуками; складки слоистой юбки при каждом широком шаге спутывали движения. Потому нет ничего удивительного в том, что бедная Евдокия подвернула ногу. Рослую женщину потянуло к столу как оползень с горы после размыва дождём. Евдокия инстинктивно замахала руками, пытаясь удержать равновесие, но вместо этого окончательно потеряла его. Гости ахнули, когда она каменным истуканом плюхнулась прямо на кушанья, часть из которых из-за этого разлетелась по сторонам, забрызгивая лица и костюмы аристократов. Скатываясь на пол, Евдокия цеплялась так отчаянно, будто падала со скалы, под которой разверзлась бездонная пропасть. Одной рукой схватилась за волосы соседней дамы, — отчего та завизжала — а второй рукой — за скатерть. Тяжёлая Евдокия увлекла и даму, и скатерть, вслед за коей с оглушительным звоном посыпалась посуда.
Поднималась Евдокия медленно, слушая возгласы и перешёптывания, хотя ничего не понимала — фразы произносились на незнакомом языке.
— Простите… Так… получилось, — выдавила Евдокия. — Я всё приберу. Всё отстираю. Наварю новых борщей и мёда. Сделаю си…
Она осеклась, заметив, что после всех кувырков грудь ещё больше вывалилась из корсета. Потеряв дар речи, женщина спрятала срам руками.
— Какой стыд, — услыхала она отцовский голос, в котором перемешались гнев и скорбь. — Какой стыд! Быть первыми послами при дворе, представляя Русской царство — и так опозориться! Вечно всё семейство очерняешь, Евдокия! Отца и мать не слушаешь, ведёшь себя как гулящая девка. На весь свет опозорила. Что за бесчестье — иметь такую дочь!
— Бесчестье? — ответная злость и обида захлестнули Евдокию, топя стыд. — Бесчестье, говоришь? Сейчас покажу, что есмь подлинное бесчестье. Всем покажу!
С последним словом она сжала корсет… и после секундной паузы дёрнула его со всей мощью и резкостью могучих рук. В зале начался сущий кошмар. Кто-то заорал, ошарашенный как полностью вырвавшимися наружу «бесчестьями», так и их размерами; иные крестились на католический манер, а другие упали в обморок.
— Гляньте на доброе послание нашего царства иностранному двору, бояре и боярыни! — злорадно громыхнула Евдокия, вытаращив глаза как одержимая.
Она взобралась на стол, распрямляясь, чтобы каждый мог рассмотреть покачивающиеся прелести, и продолжила дёргать рваное платье. Сейчас Евдокия чувствовала себя точь-в-точь как в сражении с опричниками, когда торжествующе поливала нечисть горящей смесью из сифонофора, только теперь оружие другое, а вместо нечисти оно жжёт благородных снобов. Лишившись чувств, сполз под стол отец.
— Гля… нте, — слышала Ирина бормотание спящей Дуняхи.
Когда «мать» и «дочь»
